- Это уже столько лет, в этом лесу… - отозвался ротмистр. – Одичаем тут… Прошу прощения, но кровь пана…
Он коснулся моей куртки и глянул на собственные пальцы, светящиеся рубиновым сиянием.
- Я живой, пан ротмистр, - пояснил ему я. – До сих пор жив. Там.
Тот неожиданно выпрямился.
- Не при солдатах! Пошли, поговорим у меня дома.
Мы вошли в тесную, темную землянку, пахнущей хвоей и грибницей.
Чиркнула спичка, прозвенело стекло керосиновой лампы. Свет нарисовал стены с опорными балками, кривой стол, нары с кучей косматых шкур, вырезанный их древесного корня крест на стене.
- Я живу в том мире, но умею переходить в этот, - объяснил я. – Те на сей раз похитили меня живьем, прямо с улицы.
Перун недоверчиво покачал головой.
В свете лампы и без головного убора было видно, что под мундиром он состоит только лишь из лица и ладоней. Все остальное было словно дым.
- Никто, даже они, такие вещи делать не способен. Невозможно перейти эти врата, когда уже перешел в ни. Это невозможно. Даже не понимаю, как па смог здесь очутиться.
Я пояснил ему, как я это делаю. Коротко и по делу. Без излишних подробностей.
- А те? – мотнул я головой в сторону двери. – Они не знают, что умерли?
- Многие знают, - признал ротмистр. – Или догадываются. Знаете ли, здесь сложно погибнуть до конца. Тут или с ума сойдешь, либо потеряешь человеческий облик… Да, вот такое возможно. Поэтому поддерживаем моральный дух и дисциплину. А что нам еще остается?
- Ведете войну?
- А что еще можно в этих условиях? Если это ад, будем сражаться с ним, даже если Господь нас оставил. Пускай даже так и случилось, но мы Его не покинем. Знаете, пан, мы ведь специалисты по поражениям, но умерли хорошо. Непоколебимо. Бог, честь, Отчизна – все эти вещи всегда остаются актуальными. В том числе, и на этом свете. Там нас победили, в этом им этого не удастся. Не сдадимся! У меня в отряде имеются люди, которые сражаются еще со времен восстаний, представьте себе, и даже с еще более давних эпох. Что нам остается еще? Пока существует ад, пока имеются эти в черных плащах, спецы по исправлению мира прикладом, пулей и заключением, то нужно драться. А они здесь имеются. Но расскажите же, что дома. Что там с Польшей?
Я рассказал. Сокращенно и осторожно; трудно было сказать, что он из всего понял.
- Иногда мы проникаем в местечки, куда доходили слухи, - сказал Перун. – Как я надеялся, правдивые. Независимость, говорите. Европа… Странные времена. Жаль, что я этого не видел.
Он извлек бутылку и два стакана, чмокнул пробкой. Я отрицательно покачал головой и повернул свою посуду вверх дном.
- Не надо, - попросил я. – Я ведь живой. Впрочем, это даже как-то не этично.
- Только сволочей, - пояснил ротмистр. – Мы пьем исключительно людскую накипь, свиней и гадов, заверяю вас. Я лично за этим слежу.
- Тем более. Я должен был бы испытать жизнь поддонка?
- Это поучительно, - заверил Перун. – Поправляет моральный настрой и укрепляет позвоночник. Точно нет?
- Точно.
Я кратко изложил ротмистру то, чем занимаюсь.
- То есть как вы можете нас перевести? – спросил тот, поднимая брови. – Из ада?
- Это не преисподняя, не ад. Нечто между, - пояснил я. – Место на полдороге. Вам же следует пойти дальше, куда предназначено людям. А это мир упырей. Вы и так долго здесь застряли.
- То есть пан говорит о спасении?
- Только лишь об освобождении. Спасение – это не моя парафия. Я ведь не притворяюсь Богом, пан ротмистр. Я всего лишь перевозчик. Что дальше, не знаю. Нужно иметь доверие. Сколько же можно торчать на пересадочной станции? Но я всего лишь перевожу. Такой вот талант-самородок.
- И где во всем этом крючок?
- Обол, - пояснил я. – Нужно оставить тот мир за собой, и это символизирует обол. Нечто такое, что осталось там и имеет ценность. Лучше всего, какие-нибудь деньги. Может быть даже грош, лишь бы там находился. В мире живых. Без этого попросту не удается.
Ротмистр надел рогатывку.
- Я поговорю с людьми. А вы ждте здесь. Нам надо посоветоваться. Это не простое решение.
Он вышел, а я остался сам. И глядел на мерцающий огонек керосиновой лампы. Что с ним происходит, когда светло? Загорается в ином мире?
После длительного времени дверь скрипнула.
Перун сунул голову вовнутрь.
- Они станут заходить поодиночке. Только те, которые помнят и смогли чего-нибудь спрятать. Для тех, у кого ничего нет, но решились, примите отрядную кассу. Она должна находиться в лесу, неподалеку от Хлевиск… Я покажу, где это.
Я сидел за столом, а ко мне приходили очередные типы. Иногда странные, иногда - гротескные, а иногда – трагичные. Только все они были будто старые, поломанные марионетки. Было них нечто от неоднократно ремонтированных игрушек. Я чувствовал, что у меня жжет глаза.
- То на земле дедушки, которая должна была стать моей. Там дорога идет вдоль такого вот лесочка, по плотине, так вот под дубом, мой пан, на три локтя в землю закопано. Золото в горшке. Немного, но что имел, то и отдаю. Пан поручик даст карту, так я покажу, где оно. Пан ротмистр мне все разъяснил.
- Хата у меня имелась, но ее русские спалили, как повесили пана наследника. И вот там дорога идет к такой часовне, и как в полдень дня Матки Боской Зельной
[20] тень упадет, там и надо копать. Там, пан, три талера серебром спрятано.
- Понятия не имею, что из того осталось. Но знаю, что всегда на черный день в тайнике под порогом было спрятано немного денег. Нужно поднять средний кирпич и передвинуть. Там должен быть железный такой ящичек.
- А вот, пан поручик… На том свете как оно будет? Родителей встречу? Я боюсь.
- Не знаю, сынок. Наверняка встретишь. Только хуже там уже наверняка не будет.
Не знаю, сколько это продолжалось, но, во всяком случае, прежде чем я совершенно выбился из сил, раздались выстрелы. Крики и бешеная канонада, потом разрывы гранат.
Перун заскочил лишь на секунду, чтобы схватить стоящий у стены автомат-штурмгевер.
- Сидите здесь и не высовывайтесь! Мы их задержим!
- Пан ротмистр! Я переведу вас!
Перун отрицательно покачал головой.
- И что, мне людей здесь оставлять? Вы чего?! Впрочем, я и так остаюсь.
- Да ради чего? Ваше место на той стороне.
- Мое место - здесь! Пока это место походит на преисподнюю, я не уступлю. Похоже, иначе я уже не могу.
Он выскочил наружу, в оглушительную какофонию выстрелов, взрывов и воплей.
