Внезапно Витте остановился, прислушиваясь. И Лавров тут же услышал где-то неподалеку детский плач. Извинившись, хозяин распахнул боковую дверь, и Лавров увидел бонну
[191] с малышом на руках. При виде Витте малыш тотчас перестал плакать и разулыбался беззубым ротиком. Поправив малышу чепчик и проворковав что-то ласковое, Витте тотчас вернулся к гостю:
– Извините, господин полковник. Это мой внук, Левушка Нарышкин. У него режутся зубки – а я обещал своей дочери, проживающей ныне в Париже, непременно доставить ей сынишку. Благо есть оказия, и я еду через Париж. Прошу, господин полковник…
Дойдя до прихожей, Лавров принял шляпу и трость от камердинера и шагнул в предупредительно распахнутую им дверь.
– Прощайте, господин полковник! Рад нашему знакомству. Еще раз прошу простить за отнятое понапрасну время…
Лавров остановился в дверях и вдруг круто повернулся к Витте:
– Когда вы уезжаете, ваше высокопревосходительство?
– Послезавтра…
– Кто вас сопровождает?
– До Парижа – моя супруга и бонна. Без них, боюсь, мне не справится с внуком. Кроме того, я беру с собой камердинера и секретаря – они едут со мной в Америку.
– Ваше высокопревосходительство, нам, вероятно, стоит вернуться в кабинет, – решился Лавров. – Мы забыли кое-что обсудить, Сергей Юльевич…
В кабинете Лавров, не садясь, повернулся к хозяину дома всем корпусом:
– Один из моих лучших наблюдательных агентов, подпоручик Новицкий, давно испрашивает у меня отпуск. Пожалуй, я подпишу его рапорт… Он весьма умен, решителен и храбр. Если вы готовы отказаться в поездке от услуг своего секретаря, Андрей Павлович Новицкий вполне может заменить его. Под видом вашего секретаря Новицкий все время будет рядом с вами, и в то же время будет иметь свободу передвижения. Но – никому ни слова, ваше высокопревосходительство! Даже супруге – ей скажете, что нынешний ваш секретарь для столь важной миссии не годится, и вы его увольняете. Или тоже в отпуск отправьте, не знаю…
– Господин полковник! – Витте, не сдержавшись, сделал шаг вперед, взял Лаврова обеими руками за плечи. – Владимир Николаевич, дорогой вы мой человек! У меня просто нет слов… Благодарю вас: вы не только лично меня – Россию спасти можете!
Сантиментов Лавров не любил, и при первой возможности сделал шаг назад, освобождаясь от дружеских объятий.
– Новицкий сделает все возможное для вашего благополучного путешествия, Сергей Юльевич. Однако прошу и умоляю: вы меня не видели и ни о чем не просили. Я подписываю рапорт подпоручика, и официально мне нет дела до того, где и как он проведет это время! И еще одно, ваше высокопревосходительство… Если Новицкий… Если с ним что-нибудь случится… Женой и детками он обзавестись не успел, а родители его небогаты. Так что потеря единственного сына…
– Не продолжайте, господин полковник! Я умею быть благодарным, поверьте. Если произойдет непоправимое – родители Новицкого получат пожизненный пенсион! Даже в случае моей смерти. Будьте покойны – и насчет вашего первого условия, и насчет…
Витте замялся:
– Послушайте, Владимир Николаевич, ради бога простите, но… Может быть, вы примете…
– Ваше высокопревосходительство! – в голове Лаврова зазвучал металл. – Я, кажется, не давал вам повода оскорблять меня предложением мзды за искренний порыв души! Не заставляйте меня взять свое предложение обратно…
– Молчу, молчу, Владимир Николаевич! Ради бога – простите еще раз.
– Подпоручик явится к вам для представления завтра, в это же время, ваше высокопревосходительство. Ну а засим – честь имею. Провожать меня не надо, ваше высокопревосходительство – дорогу к выходу я найду!
– Все-таки обиделся, – пробормотал вслед ему Витте, грозя сам себе кулаком в зеркало. – Старый дурень! До седых волос дожил, а благородные порывы души распознавать не научился…
⁂
Против ожидания генерала Трепова, работники в царских теплицах все же были. Несколько садовников в фартуках что-то подрезали в виноградном отделении, другие носили и подсыпали под фруктовые деревья конский навоз. И под крышей теплицы возились плотники – уплотняя рамы, заменяя кое-где многочисленные стекла. При виде генерала в парадном мундире все разговоры и оживленная перекличка под стеклянным куполом разом смолкли.
Фыркнув в густые усы – то ли от негодования, то ли от сладковатого теплого навозного духа – Трепов, не глядя по сторонам, зашагал по засыпанным морским песком дорожкам, ища место побезлюднее.
К счастью, полковник Герасимов не заставил себя ждать, и появился в теплицах за несколько минут до назначенного генералом времени. Оглядевшись и заметив массивную генеральскую фигуру, Герасимов поспешил к нему, прикрывая нос шелковым платком.
– Что, Александр Васильевич, от навоза носик свой благородный прячешь? В говне человечьем всю жизнь по локоть копаешься, а от навоза с царских конюшен рыло воротишь? Потерпи, полковник, потерпи!
– Да я ничего, ваше высокопревосходительство, – Герасимов поспешно скомкал и спрятал платок. – Продуло, должно, где-то…
– «Продуло»! – передразнил Трепов. – Смотри, как бы тебя от моих новостей поносом не пронесло! Ладно, слушай, полковник: Ноздря
[192] отбывает из Петербурга уже девятого июля. Я, чтобы нам с тобой долго не ходить вокруг да около, дал Дубровину команду подобрать исполнителя. Денег ему дал и еще пообещал дать, коли не оплошает его человечек. Не своих, как сам понимаешь: из Кабинетских денег его величества
[193].
– Само собой, – позволил себе хихикнуть Герасимов. – Видимо, здорово государю Ноздря печенку проел, коли наш «скупой рыцарь»
[194] денег из своей шкатулки не пожалел!
– Ты язык-то укороти, полковник! – рявкнул Трепов, круто поворачиваясь к собеседнику. – Привык с быдлом своим язык распускать – а тут царская особа! Имей уважение!
– Извините, ваше высокопревосходительство, – сразу поспешил дать задний ход полковник. – Неоднократно слышав сие литературное сравнение от вас, я полагал, что…
