– Племяннику князя Шеваршидзе? – доктор Дубровин сдернул наконец, салфетку и уставился в немолодое лицо адъютанта. – Но что с ним случилось?
– Он ехал верхом из Царского Села в городскую квартиру. Лошадь испугалась конки и сбросила седока. Прошу вас, доктор, быстрее! Ему всего тринадцать лет… У меня карета…
– Я вообще-то уже не практикую, господин адъютант, – медлил Дубровин. – И могу порекомендовать очень знающего доктора. Он живет неподалеку….
Адъютант оскалился и взялся рукой за рукоятку кинжала в богатых ножнах.
– Ты что, ишак, не понимаешь – кто тебя просит?! – заорал он. – Князь состоит в ближайшем окружении императрицы-матери! Он тебя в порошок сотрет!
– Попрошу без оскорблений!
Дубровин побледнел – то ли от возмущения, то ли от страха. Бес бы их знал, всех этих горцев с горячей кровью! Выхватит сейчас кинжал и выпустит кишки… Впрочем, и с матерью государя-императора Николая II ссориться не следовало.
– Хорошо, – согласился он. – Хорошо, я только захвачу свой докторский чемоданчик.
– Спасибо, дорогой!
– «Спасибо»? Имейте в виду только, м-молодой человек, я вхож к его величеству, и непременно поставлю его при случае в известность о том, как меня оскорбляли и унижали в собственной доме!
– На! – горец упал на колени, выхватил кинжал и протянул его рукояткой вперед ошарашенному доктору. – На, убей, сердце мое вырежи! Только прости и поехали быстрее, прошу!
– Ладно, ладно, встаньте! Прислуга смотрит, – начал отходить Дубровин. – Пошли…
Русскому человеку нигде спокойного житья нет, мрачно размышлял доктор и общественный деятель Дубровин, шагая за алой черкеской. То жидовня революционная проходу не дает со своими бомбами, то дикие горцы с Кавказа понаехали в несметных количествах. До столицы добрались, у самого престола гнездо свое свили, проклятые!
– Прошу! – горец распахнул дверцу кареты с блеснувшим гербом.
Он не слишком вежливо подпихнул Дубровина вглубь кареты и сел рядом, успев гаркнуть кучеру: «Гони!»
Карета понеслась. Чуть отдышавшись, доктор повернулся к адъютанту:
– Так что там с мальчишкой-то стряслось?
– С мальчишкой все хорошо, – неожиданно миролюбиво и без всякого акцента сообщил горец.
Выхватив револьвер, он прижал ствол к подушке сиденья и дважды выстрелил. А вслед за этим одной рукой схватил Дубровина за горло, а второй совсем не деликатно сунул дымящийся ствол ему в ноздри, расчетливо раскровянив их, – чтобы человек вдохнул одновременно запах пороховой гари и собственной крови. Дубровин широко раскрыл рот, чтобы закричать – но ствол тут же оказался у него в горле.
– Дубровин, я сейчас выну револьвер, а ты скажешь: кого ты послал за председателем Комитета министров Витте?
Дубровин только мычал. Его похититель отпустил, наконец, горло жертвы, сорвал с потолка кареты фонарь и сунул его в лицо Дубровина. Раскаленное железо и стекло было совсем близко от глаз доктора.
– Не скажешь – застрелю! Весь барабан так в горло и покидаю. Кто должен убить Витте? Говори, шкура черносотенная! Считаю до пяти: раз…
Незнакомец вынул револьвер изо рта жертвы и с силой вдавил его в горло доктора.
– Два… три…
– Погодите! Погодите, Богом молю! Вы ошибаетесь! Какого Витте? Почему вы думаете, что я хочу его убить?!
– Четыре…
Скосив глаз, Дубровин увидел, как указательный палец незнакомца начал давить на спусковую скобу. Сейчас взведенный курок сорвется, его ударник с силой вонзится в капсюль патрона и…
– Стойте! Я все скажу! Быков! Нечипорук! Им сие задание дадено! Не стреляйте!
– Кто такие Быков и Нечипорук? Приметы! Подробнее! – потребовал похититель.
Дубровин перевел дух и покорно начал говорить. Через пять минут редкие прохожие на Литейном увидели, как бешено мчавшаяся карета притормозила, из нее было выброшено грузное тело, а следом – небольшой саквояж, похожий на докторский. Гаркнув вслед: «Смерть самодержавию!», седок захлопнул дверцу, и карета умчалась.
Тело, полежав на брусчатке, зашевелилось, и с кряхтением и руганью село на мостовую, ощупывая свое лицо и горло. Кое-как поднявшись, статский советник Дубровин доковылял до зеленого креста аптеки и потребовал у провизора телефон. Назвав телефонной барышне знакомый номер, закричал в трубку:
– С полковником Герасимовым соедините! Безотлагательное дело! Живо!.. Господин полковник? Дубровин на проводе. На меня только что произведено вооруженное нападение!.. Нет, я не дома, телефонирую из аптеки на Литейном. Прошу срочно выслать агентов для моей охраны и прибыть сюда самому… Именно самому, господин полковник! Нападение произведено в связи с нашими… С нашими «птичками», улетевшими нынче на Запад… Жду, поторопитесь!
– Птишками? – удивился провизор-немец с добрым лицом. – Птишки, мой господин, улетают на юг. Но гораздо позже, осенью… Вам нужен доктор?
– Знаток! – Дубровин окинул аптекаря неприязненным взглядом. – Я сам доктор, немецкая твоя душа! Льду подай да двери до прибытия полиции запри!
⁂
Попетляв по улицам вечерней столицы, Медников высадил избавившегося от черкески, усов и папахи начальника у биржи извозчиков и поехал сдавать прокатную карету. Лавров, не торгуясь, взял лихача и велел везти себя на Таврическую.
У себя в кабинете он выпил коньяку, сочинил и зашифровал телеграфную депешу в Минск, на имя начальника станции – с требованием передать послание пассажиру экспресса Петербург – Берлин Горюнову, секретарю и доверенному лицу председателя Комитета Министров Витте. Вызвав дежурного, велел отнести депешу в Главный штаб – с тем, чтобы ее срочно передали по линии железной дороги.
Вскоре явился и Медников. Доложил начальнику: карета с лошадьми сдана хозяину прокатной конторы.
– Карету будут искать, – озаботился Лавров. – Этот твой знакомый не выдаст нас?
– Никак невозможно, господин полковник! Он из нашенских, из староверов… А позволю себе осведомиться: что с субчиком этим черносотенным? Не напрасный маскарад был нами разыгран?
– Не напрасный, Евстратий. Ох, не напрасный! Двое по душу его высокопревосходительства посланы! В одном вагоне с Витте едут!
– Как в одном вагоне? – опешил Медников. – Там же только Витте, его супруга с младенцем и бонной, члены делегации и наш Новицкий…
– Проводниками едут, Евстратий, – устало махнул рукой Лавров. – Вот об этом мы с тобой не подумали. Правда, Дубинин клянется, что до Берлина действовать им строго запрещено. Почему – выпытать не успел.
Медников с треском шлепнул себя ладонью по лбу:
– Ах я, старый дурень! Проводниками! То-то нам с Прохором вокзальный буфетчик рассказывал про двух неумёх-проводников, а я и внимания не обратил…
