Агент Евстратий Медников, значившийся по всем документам Харитоновым, кивнул и молча протянул начальнику тонкую папку. Тот взял ее в руки, и, не раскрывая, пытливо посмотрел собеседнику в глаза:
– Читал? Что сам-то думаешь? «Липой» не пахнет?
– Не пахнет, Владимир Николаевич. Все удостоверительные знаки и специальные пометки присутствуют. Почерк имеет все несомненные признаки сходства с почерком Агасфера. Конверт признаков вскрытия не имеет. Почтовые штемпели соответствуют действующим.
Лавров молчал, постукивая тонкими пальцами по обложке.
– Да открывайте, Владимир Николаевич! – не выдержал Медников. – Чего вы себе-то душу тянете?
– Стыдновато, брат Медников! – неопределенно протянул Лавров. – Закинули человечка черте куда, а сами…
Махнув рукой, он раскрыл наконец папку. Внимательно рассмотрел со всех сторон конверт, вдумчиво прочел оригинал письма, адресованного «тетушке Мэри», и только потом взялся за голубоватый листок с расшифровкой. Прочитав, снова взялся за конверт:
– Отправлено из Москвы тридцатого декабря минувшего года. Обработано Петербургским почтамтом четвертого января нынешнего. Доставлено нам когда?
– В тот же день, то есть позавчера. Я справлялся на почте, все достоверно: в канун Рождества, в ожидании лавины поздравительных писем и почтовых карточек, почтовики заранее привлекают к разноске дополнительных людей. А с поздравлениями нынче негусто, видать – вот и принесли сразу. Я, как вскрыл, сразу вам депешу в Варшаву отбил.
Лавров снова взял в руки оригинал письма на французском языке, начинающегося обращением к дражайшей тетушке Мэри.
– Как же ты ухитрился, Агасфер, письмо-то переслать? – пробормотал он.
– Поскольку отправление письма из Москвы совпадает по времени с возвращением в Белокаменную господина Краевского, тут, как говорится, и к бабке гадать не ходи! – пожал плечами Медников. – Только Берг мог, по всем раскладам, с Краевским весточку передать! А вернулся газетчик в Москву в конце декабря, «Русское слово» об этом событии протрубило – совпадает!
– А риск? Агасфер, насколько мне известно, ранее с газетчиком знаком не был. Как мог так рискнуть? И Краевского подставить, между прочим!
– Краевский, по моему разумению, не рисковал: письмо-то самое наибезобиднейшее! Шифр применен из наших старых, из тех, что «нераскалываемыми» именуют. Полагаю, к тому же, что первоначально письмецо в другом конверте было: на оригинале просматриваются следы клеевого клапана нерусского образца.
– Это я понимаю, брат Медников! Ты мне другое растолкуй: как Агасфер сумел Краевского, не будучи с ним знаком, под личиной Палмера в Японии расшифровать? Японцы не смогли, со своей мнительностью и подозрительностью, со своими секретными службами! В страну впустили, выпустили – а Агасфер, выходит, раскусил газетчика?
– Про то у самого Краевского спрашивать надобно, – вздохнул Медников. – Газета-то, «Русское слово», сами поминали, уже первый его репортаж из Японии тиснула! В Москву ехать надо, Владимир Николаевич!
– Если железнодорожники не забастуют, – мрачно откликнулся Лавров. – Железнодорожные мастерские, в вокзале говорили, уже на работу не вышли!
– То мастерские! – откликнулся с надеждой Медников. – Подвижному составу бастовать закон не велит!
– «Закон не велит»! Много у нас, в России многострадальной, законопослушных граждан-то осталось, брат Медников? – вздохнул Лавров.
Помолчав, ротмистр прихлопнул папкой по коленям.
– Ехать надо! – решил он. – Но не затем, чтобы узнать, как именно репортер прокололся. Лично меня больше Агасфер интересует – каждая мелочь, каждый штришок! А более всего Краевский меня очень беспокоит: газетчики – народец лихой! Вот уж воистину: ради красного словца не пожалеет и отца! Как бы он не тиснул в газете детективную историю про свое знакомство с Агасфером! Из лучших, как говорится, побуждений… Вот, мол, мы, русские, какие: в самом вражеском гнезде работает русский тайный агент!
– Это совсем дурным надо быть, чтобы такое выкинуть! – потряс головой Медников.
– «Русское слово» теперь наверняка стало настольной газеткой не только для отечественных подписчиков, но и для японских агентов. С лупой наверняка каждый репортаж изучать будут… Так что, Евстратий, сгоняй курьера в билетные кассы. Ночным курьерским поеду. Новицкого с собой, наверное, возьму. Только поздновато, боюсь…
– Владимир Николаевич, а почему не меня? Ежели изволите помнить, у меня в московской охранке, а не у Новицкого, старые друзья-приятели остались. И в каком смысле – поздновато? – рванувшийся было к двери Медников даже остановился.
– Ты иди, иди, распорядись насчет билетов, а потом возвращайся. Я тебе все растолкую, коли не понимаешь…
Когда Медников самое малое время спустя, снова почти вбежал в кабинет начальства, Лавров уже сидел за своим рабочим столом. Перебросил старому другу-приятелю папку потолще:
– Полистай пока, брат Евстратий! Вырезки из иностранных газет снабжены подклеенным переводом – в языках-то ты ведь не силен? И что это ты так дышишь, как старая кобыла? Два раза по лестнице пробежался – и задохся? Засиделись, засиделись все без дела! – зло пристукнул кулаком по столу Лавров. – Гимнастическими упражнениями заниматься надо! И не только тебе, Евстратий!
Поджав от обиды и сравнения со старой кобылой губы и сдерживая дыхание, Медников раскрыл папку. Первой туда была вложена телеграмма:
9 декабря 1904 г. Сан-Франциско. Был в Иокогаме, Токио, Осаке, Киото, Симоносеки, Нагасаки, Матцуяме. Фотографировал пленных. Осматривал госпитали, укрепления, войска. Присутствовал на митингах. Везу массу фотографий. Интервьюировал высокопоставленных японцев. Еду в Россию. = Краевский
– Рисковый мужик! – прокомментировал телеграмму Лавров. – Ему наверняка было велено, по крайней мере, до Европы язык за зубами держать, а он сразу по приезду в Сан-Франциско раскрылся. Ну как же! Сенсация: русский репортер чудом вырвался из лап японских специальных служб! Американские газетчики наверняка с ума посходили, гонялись за ним, интервью брали, как у своего президента… Вторую вырезку от того же числа можешь не читать – это редакция расписывает, как они сей заговор придумали. Мы-то с тобой про это знаем…
Медников медленно перебирал листы и вырезки в папке.
– Видел? Американская газета World предлагала русскому корреспонденту десять тысяч долларов за эксклюзивную публикацию его репортажей – тот отказался. В Европу Краевский отплыл на пароходе «Флора», сорок кают которого были по бешеной цене перекуплены корреспондентами американских и европейских газет. Все десять дней плавания он отбивался от самых соблазнительных предложений… Дурачок!
– Это почему же, Владимир Николаевич? Вполне геройский поступок, можно сказать!
– Ты читай, читай, Евстратий! В Токио первые, декабрьские сообщения о поездке русского репортера под именем Перси Палмера в Японию вызвали шок. И злобу немалую, надо думать! Нашел статейку в парижской «Матэн»? Их собственный корреспондент из Японии пишет, что тамошняя полиция восстанавливает каждый шаг Палмера-Краевского. Допрашивают всех, с кем он общался. Якобы произведены первые аресты. Япошки, пока Краевский от Сан-Франциско до восточного побережья добирался, его запросто грохнуть могли – ты думаешь, их в Америке меньше, чем у нас? Везунчик он!
