– Нет уж, позвольте! – Дорошевич двумя прыжками оказался между дверью и посетителями. – Позвольте! Извольте пояснить, какую такую личную выгоду я поимел с найденного мною паспорта?! Мы что – ограбили настоящего Палмера? Попользовались его банковским счетом?!
– Повторяю: таких данных у меня нет, господа! А вот то, что использование имени англичанина принесло газете весьма ощутимые дивиденды и морального, и материального свойства, – вот сие совершенно очевидно! Для подателей рекламы-то второй стол в первом этаже ставить пришлось! – с ехидной улыбкой заметил Лавров. – Кстати, Иван Дмитриевич, насколько вы посчитали возможным поднять расценки за публикуемые в «Русском слове» рекламные материалы? Насколько увеличили подписку с момента анонсирования публикаций господина Краевского?
Сытин только крякнул, бросив быстрый взгляд на Дорошевича, словно говоря: «чего тут ерепениться? Дали б возможность господам поговорить с Краевским – глядишь, и не было бы столь неприятного поворота темы…»
Однако известный литератор, что называется, закусил удила. И продолжил разговор на повышенных тонах, жалуясь на «зажим» свободной прессы, «ущемление демократии» и т. д. и т. п. Всплеснув в отчаянии руками, Сытин убрался в угол кабинета и в глубоком расстройстве ожидал окончания неприятного во всех отношениях разговора.
⁂
Что и говорить: шум российской и мировой прессы о дерзкой акции «Русского слова», известие о возвращении Краевского из его опасной поездки в Японию и начавшаяся публикация репортажей из Японии не прошли мимо Департамента полиции. Как, впрочем, и мимо военного министерства России. Историей о смелом репортере заинтересовались и при дворе Николая II, а министр двора Е. И. В. граф Фредерикс счел должным приложить к рабочим документам императора первый репортаж Владимира Краевского из Японии, опубликованный в газете «Русское слово».
Николай II проявил к сообщению о русском газетчике, сумевшем проникнуть в самый тыл врага, довольно вялый интерес. История умалчивает – прочитал ли он вообще эту публикацию до конца? Однако одна пометка синим карандашом была им сделана – подчеркнута фамилия репортера и поставлен знак вопроса.
Эта пометка заставила графа задуматься: было очевидно, что государь заинтересовался личностью репортера и желает узнать о нем побольше.
Недолго мучаясь, Фредерикс переправил царский вопрос министру внутренних дел: кому, как не Вячеславу Константиновичу Плеве, знать подноготную всех подстрекателей и вольнодумцев империи, к коим министр двора неизменно причислял газетчиков
[91]?
Плеве, в свою очередь, переправил запрос в Департамент полиции, Лопухину.
Обладая великолепной памятью, Алексей Александрович Лопухин сразу вспомнил фамилию газетчика и те обстоятельства, которые были с ним связаны. Однако об окончании истории с фальшивым паспортом он ничего не знал и призвал к себе главного инициатора поднятого несколько месяцев назад шума – «главного борца» со шпионами Манасевича-Мануйлова.
– Господин надворный советник, не столь давно вы докладывали мне историю с «Русским словом», корреспондент которого собирался по чужому британскому паспорту проникнуть в Японию…
– Точно так, ваше высокопревосходительство, – осторожно подтвердил Мануйлов, которого насторожило столь официальное директорское обращение к нему.
– Судя по визгу, поднятому этой газетой еще в декабре прошлого года, ее репортеру удалось провернуть сию аферу и вернуться из Японии живым и невредимым. А сегодняшний нумер газеты содержит и первый репортаж этого самого, как его… Краевского
[92]. Что ж, я прочел… Не будучи знаком со всей публикацией, тем не менее могу сделать вывод о том, что писака «вставил хороший фитиль» нашим господам военным разведчикам. Свежо, смело в самом хорошем смысле этого слова – а самое главное, случит некоторым отвлечением читательских масс от наших внутренних треволнений
[93]. Как вы полагаете, Иван Федорович?
– Полностью разделяю вашу оценку, Алексей Александрович! – Манасевич славился умением держать нос по ветру и мгновенно перестраиваться – в зависимости от точки зрения начальства.
– Однако мне помнится, в сентябре или августе прошлого года вы преподносили мне эту историю совсем иначе, – откинувшись на спинку кресла, Лопухин принялся полировать стеклышки пенсне, что довольно часто служило у него признаком сильнейшего раздражения. – Помнится, вы упоминали и темную историю, связанную с этим неуемным Дорошевичем: якобы тот то ли похитил, то ли обманом завладел британским паспортом и подделал его с помощью уголовных элементов. Вы много изволили шуметь о том, что газета собирается по этому поддельному паспорту отправить своего репортера в Японию… Причем цели имеет при этом самые что ни есть подозрительные: то ли установление связи с англичанами, негласными союзниками Японии в нашей войне с ними, то ли передачу самим японцам поступающих в газету петиций и славословий в адрес японского микадо
[94]… Что вы скажете по этому поводу сегодня, господин надворный советник?
Усы Манасевича дрогнули в конфузливой улыбке:
– Сами знаете, Алексей Александрович, как оно бывает. Лучше перемолиться, как у русских говорится…
– «У русских», – повторил, кивая Лопухин. – А что говорят в таких случаях жиды? Грязные, хитрые, алчные жиды
[95]? Не знаете? Странно, странно… Мне кажется, они в таких случаях просто действуют: жужжат в уши всякую выдуманную на ходу ересь, используют взятые у облапошенного начальства персональные салон-вагоны с локомотивами, трубят о срочной необходимости поездки в Париж или Неаполь с выдачей командировочных, разъездных и представительских сумм. А когда такая поездочка не выгорает, жиды все равно запускают в кассу специальных сумм алчные ручонки по самый локоть. И берут там деньги на то, чтобы остановить «врага» в Париже с помощью таких же алчных и беспринципных друзей… А потом жиды замолкают и начинают вынюхивать своими горбатыми носами новый источник поживы!
– Если вы намекаете, ваше…
– М-м-молчать! Извольте напомнить мне: сколько вы выпросили тогда у меня русской и иностранной валюты на то, чтобы непременно остановить Краевского в Париже? Клянясь, что ваши французские друзья перевернут небо и землю, но доставят мне Краевского в наручниках и с краденным паспортом в зубах?! Сколько, Манасевич?
