– Да-да, кажется, Лавров. Он что – жив? В Петербурге? В таком случае, Виктор Викторович, я попросил бы вас явиться ко мне вместе с этим ротмистром завтра, сразу же после утренней обедни. Позже я принимаю американского посла с поручением от президента Рузвельта.
– Будет исполнено, ваше величество! – обрадовано рявкнул генерал-лейтенант, ожидавший от экстренного царского вызова совсем иного.
– Но только так, господин министр: чтобы об этом знали только три человека: я, вы и сам ротмистр!
⁂
За завтраком, на который он опоздал, как и предполагалось, почти на четверть часа, Николай был рассеян и немногословен, и едва допив чай, встал из-за стола, комкая салфетку и буркнув:
– Извините, нынче некогда: дела, дела, – и торопливо покинул столовую.
К слову сказать, он и нынешний доклад графа слушал рассеянно. И, ворвавшись в первую же паузу, неожиданно спросил:
– А скажите-ка мне, милейший Владимир Николаевич, отчего это, по-вашему, американский президент, получив еще более месяца назад просьбу Японии о посредничестве в наших с нею мирных переговорах, медлит с обращением к России до сей поры?
Графа было трудно застать врасплох. Чуть заметно пожав плечами, он ответил:
– В качестве предварительного требования американской стороны Рузвельт поставил перед Японией условие: соблюдать в Китае принцип «открытых дверей», ваше величество! И немедленно эвакуировать по окончании войны свои войска из Маньчжурии. Япония, по нашим сведениям, дала господину Рузвельту требуемые обязательства своей нотой от двадцать четвертого апреля.
– Это всего лишь неделя, – мгновенно подсчитал Николай. – А все остальное время?
– А в остальное время американский президент консультировался с Великобританией и ждал от нее подтверждения англо-японских договоренностей, также увязываемых с окончанием войны, – невозмутимо закончил Ламздорф.
– В испрошении высочайшей аудиенции американский посланник уверяет о неотложности сего дела, – криво усмехнулся Николай. – Какая ж тут неотложность? Кассини уверяет, что и ему в Белом доме говорили о «неотложном порыве души» господина Рузвельта побыстрее уладить русско-японские дела…
– Ваше величество, мне доводилось слышать высказывание о том, что искусство дипломатии и состоит в умении мило улыбаться, вонзая в спину кинжал…
– Да-да, граф, очень похоже, – кивнул Николай. – Помнится, и наш лучший друг Франция озаботилась миром России с японцами только в преддверии своего Марроканского кризиса
[113]. М-да… А что слышно о настроениях в самой Японии, граф? Если не ошибаюсь, камергер Павлов из нашего дипломатического ведомства проявлял до сих пор незаурядные способности разведчика, имея постоянным местом дислокации Шанхай, не так ли? На нынешнем утреннем совещании кто-то из военных упоминал о панических настроениях в Токио – я подозреваю, он черпал из вашего источника, граф?
– К сожалению, после поражения под Мукденом
[114] действительный статский советник Павлов был вынужден срочно отозвать оставшихся в Токио агентов во избежание их ареста, ваше величество! – вздохнул Ламздорф.
– Отчего же? – удивился Николай. – Мукден и Токио – как это связано?
Ламздорф не мог упустить возможности «укусить» наместника Алексеева:
– Должен сообщить, ваше величество, что многие из получаемых от своих агентов в Токио сведений Павлов переправлял сразу по нескольким адресам – в том числе и в ставку нашего командования в Мукдене. И по требованию наших генералов был обязан сообщать им имена действующих агентов – в нарушение всех правил разумной конспирации и бережения ценных сотрудников, зачастую рискующих жизнью. Оставляя Мукден, наша армия в спешке была вынуждена оставить там много штабных документов – в том числе и список действующих в Японии агентов.
– Какое непростительное легкомыслие! – возмутился Николай.
– Однако в последней шифровке на мое имя Павлов сообщил, что несколько его агентов на свой страх и риск вернулись в Токио – из числа тех, кого камергер все же шифровал в донесениях не именами, а инициалами, либо псевдонимами… Так что в ближайшее время ждем от них подробных сведений.
Николай кивнул:
– Напомните мне об этих агентах и о самом Павлове после того, как все закончится, граф! Такая преданность российским интересам должна быть непременно вознаграждена!
– Слушаюсь, ваше величество! – поклонился Ламздорф.
⁂
Мейер, только что назначенный посол Соединенных Штатов в Петербурге, прибыл на назначенную ему высочайшую аудиенцию на следующий день, 25 мая, за полчаса до назначенного времени. Посла проводили в одну из антикамер
[115] на втором этаже Екатерининского дворца, поразившего американца немецкого происхождения своей роскошью.
Оставшись в одиночестве, американец долго и с любопытством разглядывал роспись на огромном потолочном плафоне, прикидывал количество золота, пошедшего на деревянную резьбу и порталы, любовался полом, крупные паркетины которого были изготовлены из ценных пород дерева. Освещение антикамеры было двухсторонним, и посол, скуки ради, подошел к одному из окон, чтобы полюбоваться великолепным садом.
В саду, неподалеку от Парадного подъезда, прогуливались два офицера, один из которых был в полковничьем мундире. Принадлежности к какому-либо роду войск второго посол, не будучи знатоком, не распознал. И некоторое время с ленивым любопытством наблюдал за неспешной прогулкой офицеров, пока с удивлением не узнал в полковнике самого царя! Укрывшись за шторой, Мейер продолжил свои наблюдения, пока вошедшие в приемную слуги не внесли сюда курительные и кофейные принадлежности.
Жестом подозвав одного из слуг, посол указал глазами на полковника и спросил, не царь ли это?
Слуга с достоинством наклонил голову:
– Да, это его величество Николай II…
– А кто это с ним? – немедленно поинтересовался посол, отличавшийся, как и все американцы, некоей беспардонностью.
Присмотревшись к царскому спутнику, слуга пожал плечами:
– Не могу знать, ваше высокопревосходительство! Какой-то ротмистр, не из придворных…
