– Втравили вы меня, ротмистр, в историю с географией! Я вчера бумаги поглядел – почему не докладывали, что Департамент полиции с самого начала под ногами путается?!
– Я докладывал, ваше высокопревосходительство! Шестнадцать докладных записок написал, извольте проверить!
– Значит, плохо писали! Недоходчиво! – начал злиться генерал-лейтенант. – Таких бумаг через мою канцелярию за день пуда полтора проходит, – он замолчал, начал с силой растирать левую половину груди.
– Сердце, ваше высокопревосходительство? – сочувственно догадался Лавров, припоминая порошки и едко пахнущий флакончик.
– Сердце, – покорно кивнул министр. – Вот, глядишь, с вашей помощью и отправлюсь сердце лечить – в отставку!
– Бог милостив, ваше высокопревосходительство! Вид у вас, простите за дерзость, вполне бодрый, шестьдесят лет, извините, сроду не дашь!
– А вы дерзец, ротмистр! – пропыхтел Сахаров. – Чего это вы мне, как даме, комплименты рассыпаете?
– Прошу простить, ваше высокопревосходительство!
– Шестидесяти он не даст! Ну и поскриплю еще лет пять
[130] – да и хватит, пожалуй. На покой и вправду пора! Ну, кажется, приехали! – Генерал-лейтенант перекрестился, поправил очки в тонкой оправе и выглянул в окно.
С двух сторон набегали, махая кучеру руками, дежурные адъютанты. Распахнув двери – хотя карета не доехала до парадного крыльца, – защелкали каблуками:
– Генерал-лейтенант Сахаров? Ротмистр Лавров? Его величество нынче избрал местом для утренней прогулки аллею у Висячего сада. Служба в церкви уже закончена – так что извольте следовать за нами! – и уже кучеру. – А ты, малый, к конюшням езжай! Позовут, когда понадобишься…
Упруго шагая чуть впереди офицеров, адъютанты то и дело искоса поглядывали на явно отстающего военного министра, переглядывались и недовольно поджимали губы, однако поторапливать не осмеливались. Лавров же из солидарности тоже не торопился.
Обойдя Зубовский флигель, провожатые несколько замедлили шаги, высматривая на дорожках и аллеях знакомую фигуру в полковничьем мундире. И наконец враз остановились, поджидая отставших визитеров. Глазами показали на мелькнувшую под аркадами Висячего сада фигуру Николая, забавлявшегося с любимым псом породы колли.
– Его величество просил подходить к нему без церемоний, – дали визитерам последнее наставление адъютанты, и, отойдя немного в боковую дорожку, враз закурили, не желая уходить далеко от места встречи.
Переглянувшись, генерал и ротмистр враз мелко перекрестились. Оправили мундиры и зашагали в указанном направлении.
– Ах ты, рыжий негодяй! – донеслось вскоре до их ушей. – Немедленно отдай трость, слышишь?!
– Это он с собакой апортирует
[131], – хрипло шепнул Сахаров. – Может, не будем отвлекать его величество? Подождем, ротмистр?
– Этак до вечера прождать можно! – И Лавров решительно зашагал вперед.
Снова перекрестив пупок, министр нехотя последовал за ним.
При приближении незнакомцев бело-рыжий пес выпустил наконец удерживаемую зубами трость, и с самым дружелюбным видом помчался навстречу офицерам. Обнюхав сапоги ротмистра, собака припала перед ним на передние лапы, а потом вознамерилась прыгнуть на грудь.
– Иман, не сметь! – строго окликнул любимца Николай, и, чтобы отвлечь пса от фамильярностей с посетителями, швырнул трость за спину.
Иман, мгновенно позабыв о людях, с которыми ему так хотелось поближе познакомиться, сломя голову помчался за апортом.
– Здравия желаем, ваше величество! – разом рявкнули генерал и ротмистр, останавливаясь и козыряя.
Император руку до козырька не донес, углядел какую-то соринку на кителе и принялся ее стряхивать. Однако улыбнулся приветливо:
– Здравствуйте, господа, здравствуйте! А я вспомнил твое лицо! – обратился он к Лаврову. – Ты ведь, ротмистр, представлялся мне по поводу вступления в должность… Кажется, в Зимнем?
– Точно так, ваше величество!
Николай кивнул и повернул голову к военному министру:
– Бумаги, о которых я просил, мною получены. Виктор Викторович, ты не присядешь на скамейку, пока мы с ротмистром немного погуляем и побеседуем? А ежели возникнут какие-либо вопросы к тебе, мы обговорим это позже…
Сахаров кинул руку к козырьку и с великим облегчением обернулся, ища глазами скамейку.
– Лавров – а дальше? – Царь легко прикоснувшись к локтю ротмистра, направил его в длинную, закругляющуюся в перспективе аллею.
– Владимир Николаевич, ваше величество.
– Так как же мы с тобой, ротмистр, войну с японцами-то проворонили? Нет, я помню: все признаки надвигающееся войны были налицо. Но ведь мы, зная о неизбежном, все же старались японцев лишний раз не раздражать… Хотя теперь, оглядываясь назад, иногда начинаю думать – не было ли эта сдержанность ошибкой? Не была ли принята самураями превратно, как знак слабости?
Лавров молчал. Он понимал, что вопросы задаются не ему, самодержец лишь рассуждает вслух. Голос у Николая был, как и передавали, был мягкий, двигался он тоже как-то мягко, заложив руки за спину и лишь часто прикасаясь рукой в белой перчатке к аккуратной рыжеватой бородке, словно проверял – на месте ли она? На собеседника Николай тоже не глядел, лишь изредка углом зрения удостоверялся, что тот еще рядом, еще слушает.
Внезапно царь остановился, повернулся к Лаврову, и, по-прежнему не поднимая глаз от его начищенных сапог, строго спросил:
– А почему, собственно, ты до сих пор ротмистр? И представлялся с должной выслугой лет
[132], и должность у тебя, прямо скажем, генеральская. И времени с начала действий Разведочного отделения много прошло – а ты всё ротмистр! Не заслужил?
– В Генеральном штабе виднее, ваше величество, – уклончиво ответил Лавров.
И в самом деле: ну не жаловаться же царю, что в Генштабе его словно вообще не замечали, а из наградных списков – это Лавров знал доподлинно – трижды вычеркивала чья-то властная рука.
Николай кивнул и снова двинулся по дорожке:
– Вот и еще одна ошибка генерала Куропаткина, – констатировал император. – Эх, Алексей Николаевич! Такую службу новую предложил создать. И человека, сразу видно, нашел на сию должность самого что ни есть подходящего. А того не сообразил, что у нас в России не должность, а чин подлинную власть дает! Ему бы сразу с той докладной запиской и представление на тебя оформить, хотя бы на подполковника… И на Дальнем Востоке генерал тоже… Медленно, скажем, соображает, – Николай II огорченно взмахнул рукой. – Нет, прав был Скобелев, земля ему пухом, светлая голова все-таки у человека была! Говорил ведь он Куропаткину, мне передавали: «Не пригоден ты для первых должностей, мол, Алексей Николаевич! Думаешь долго…»
[133]
