⁂
Поразмыслив, Лавров решил, что все о династическом кризисе, включая ходившие слухи про «дневниковые откровения», из своей справки выпустить. Во-первых, дело было давним, а во-вторых, неизвестно, донесли ли императору после его выздоровления все перипетии лихорадочной суеты, которая сопровождала его болезнь. Могли доложить не все – тогда нынешняя справка внесет раздор и в само монаршее семейство. В конце концов, именно поведение министра финансов во время болезни императора привело к тому, что Николай вскоре заметно охладел к Витте, и тот лишился своего поста министра финансов.
А вот о доказанной причастности Сергея Юльевича к трагическим январским событиям нынешнего года умолчать было никак нельзя. В сейфе у Лаврова лежали официальные показания нескольких директоров Путиловского завода, свидетельствующие о том, что опальный министр финансов, воспользовавшись старыми связями и своим огромным авторитетом
[148], имел прямое отношение к незаконному увольнению нескольких рабочих. А это, как известно, и послужило толчком для забастовки, приведшей Россию к Кровавому воскресению.
Весьма неприглядным было и поведение Витте (уже в должности председателя Комитета министров) в начале нынешнего января. Накануне страшного воскресенья у министра внутренних дел состоялось совещание по этому вопросу, на которое Сергей Юльевич, ссылаясь на отсутствие официального приглашения, не пошел. Вечером того же дня к нему пришла депутация общественных деятелей и писателей, убеждавших его предпринять какие-либо шаги, чтобы избежать завтрашней трагедии. В ответ на эту просьбу Витте заявил, что это дело его никак не касается, поскольку оно не входит в компетенцию председателя Комитета министров.
Зато после 9 января он стал во всем винить правительство, и в первую очередь Святополк-Мирского за его слабость и нераспорядительность. В беседе с сановниками и интервью западной прессе он не раз заявлял, что не имел никакого представления о готовящейся демонстрации, резко осуждал МВД и неоднократно произносил фразу: «Расстреливать безоружных людей, идущих к своему Царю с его портретами и образами – просто возмутительно!»
Лавров размышлял над растущей горой бумаг все две недели. Он помнил предвоенное противостояние Витте пресловутой «безобразовской» клике
[149], его предупреждения о том, что столь явного попрания своих интересов Япония не потерпит. Что авантюра с лесными концессиями в Северной Корее чревата войной – и оказался в конечном итоге прав.
И основную причину нынешних народных волнений Витте видел в войне, и постоянно, прямо и косвенно, напоминал Николаю о своих давних предупреждениях, о том, что был прав, а его никто не слушал.
Всякий раз, натыкаясь в подготовленных для него тезисах на этот пункт противостояния императору великого реформатора, Лавров невольно морщился: ну кому же понравится подобное «тыканье носом», как неразумного щенка, в собственный грех? Витте постоянно убеждал царя немедленно заключить мир. Это говорило в пользу его как главы делегации России на переговорах. Но одновременно и настораживало Лаврова: у мира на Дальнем Востоке, по его разумению, все же была своя цена. Проиграв на полях сражений, за столом переговоров у России был шанс одержать дипломатическую победу. Но не захочет ли Витте и там сыграть свою игру?
Хорошо помнил Лавров и то, что именно Витте на посту министра финансов, имея прямое отношение к реформированию русской армии, несколько раз удачно хоронил при прежнем монархе идею создания Разведочного отделения.
Не было у Витте и дипломатического опыта. Поможет ли ему на переговорах с японцами европейский авторитет выдающегося финансиста – Лавров определить не мог.
Однако Лавров не мог не отдавать должное безусловным талантам великого реформатора. И чем дальше, тем больше у него зрело искреннее убеждение в том, что Сергей Юльевич – наиболее подходящая кандидатура для роли главного переговорщика.
И по здравому размышлению он решил, что теперь у него есть два настоятельных повода для визита в Министерство иностранных дел. Первый – шифровка в Азиатском департаменте МИДа – вез ведома высокого начальства незнакомому полковнику в министерстве не то что шифровку – стакана воды не дадут. Ну а второй повод – выслушать мнение главы МИДа, графа Ламздорфа относительно кандидатуры Витте на предстоящих переговорах.
Взявшись за телефон, он довольно быстро соединился с приемной министра. Представившись, Лавров изложил министерскому порученцу свою настоятельную необходимость в ближайшее время посетить его светлость, графа Ламздорфа по весьма срочному делу.
Слухи в сановном Петербурге распространялись мгновенно. И наверняка новость об аудиенции государя, данной им никому не известному ротмистру, вышедшему из Царского Села полковником, дошла и до кулуаров МИДа. Голос на другом конце провода мгновенно стал бархатно-любезным, и у господина полковника осведомились, не угодно ли ему поговорить по телефону с самим графом? Угодно? Тогда один момент!
После некоторого ожидания в трубке послышался еще более бархатных голос – в котором, правда, ощущались и начальственно-снисходительные нотки:
– Господин полковник Лавров? А имя-отчество, простите, можно узнать?
– Владимир Николаевич, ваша светлость…
– Вы серьезно? Боже, какое совпадение! Мы тезки, дорогой Владимир Николаевич! – почему-то обрадовался граф. – Так что прошу и требую: впредь без всех этих великосветских церемоний!
– Как прикажете, граф!
– Ну, вот, опять?! Прошу, без церемоний! Итак, дорогой друг, что вам угодно?
Несколько растерявшийся от такой настойчивой и несколько неожиданной приязни, Лавров изложил свою просьбу об аудиенции.
– Опять эти церемонии! – простонал Ламздорф. – Какая аудиенция?! Визит, дорогой Владимир Николаевич! Визит! Дело не терпит отлагательств, насколько я понял порученца? Сейчас, сейчас, – сильная мембрана донесла до Лаврова шелест бумаги еженедельника графа. – Если совсем срочно, то придется отменить нынешнюю встречу с послом Черногории, но это не страшно!
