И ухватятся семь женщин за одного мужчину в тот день, и скажут: «свой хлеб будем есть и свою одежду будем носить, только пусть будем называться твоим именем, – сними с нас позор».
Он отмечает:
Слова эти весьма ясны и просты. Понятна каждая отдельная клауза… Но, вероятно, непонятен смысл целого – и, выходит, ты думаешь, будто пассаж, буквальный смысл которого неясен, следует понимать исключительно в духовном смысле. Итак, говоришь, что семь женщин есть семь даров Духа Святого, который ухватится за одного мужчину, который есть Христос… кто единственный «снимает с них позор», чтобы им обрести в нем спасение.
Послушай! Духовно ты все истолковал и буквально смысла не понял. Но, возможно, пророк в этих словах мог подразумевать и нечто буквальное [21].
Гуго продолжает объяснять, как объяснял бы любой современный толкователь Исаии, что пророк говорит об эпохе краха нации, о времени, когда многие мертвы и вдовы ищут, кто бы мог жениться на них на любых условиях, поскольку вдовство и бездетность в том обществе считаются «бесчестьем». Подобная трактовка настолько далека от подхода Григория Великого, что вряд ли она может отстоять еще дальше. Лишь когда христианская традиция одобряет духовное прочтение – особенно если оно находит поддержку в Новом Завете, – Гуго отказывается от исторического/буквального смысла: как пример можно привести пророчество Иоиля об излиянии Духа на всякую плоть (Иоил 2:28), которое явно цитируется в Деяниях (Деян 2) как отсылка к тем событиям в дни Пятидесятницы, когда ученики Иисуса были наделены силой и полномочиями.
В следующем поколении подход Сен-Викторской школы нашел свое отражение в работах Андрея Сен-Викторского († 1175) (Берил Смолли посвятила ему пространную главу в своей классической книге «Изучение Библии в Средние века» [The Study of the Bible in the Middle Ages]) [22]. В книге пророка Исаии есть пассаж, который очень дорог христианам – это описание «Раба Господня» (Ис 52:13–53:12), которое, как казалось, соответствовало страданиям Христа в столь многом, что его долгое время читали едва ли не как часть Нового Завета, не думая ни о каких других значениях. (Этот фрагмент по сей день читают в христианских церквях в Страстную Пятницу, и отчасти он присутствует в оратории Генделя «Мессия»).
Вот, раб Мой будет благоуспешен, возвысится и вознесется, и возвеличится. Как многие изумлялись, смотря на Тебя, – столько был обезображен паче всякого человека лик Его, и вид Его – паче сынов человеческих! Так многие народы приведет Он в изумление; цари закроют пред Ним уста свои, ибо они увидят то, о чем не было говорено им, и узнают то, чего не слыхали. [Господи!] кто поверил слышанному от нас, и кому открылась мышца Господня? Ибо Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу: и Господь возложил на Него грехи всех нас. Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих. От уз и суда Он был взят; но род Его кто изъяснит? ибо Он отторгнут от земли живых; за преступления народа Моего претерпел казнь. Ему назначали гроб со злодеями, но Он погребен у богатого, потому что не сделал греха, и не было лжи в устах Его. Но Господу угодно было поразить Его, и Он предал Его мучению; когда же душа Его принесет жертву умилостивления, Он узрит потомство долговечное, и воля Господня благоуспешно будет исполняться рукою Его. На подвиг души Своей Он будет смотреть с довольством; чрез познание Его Он, Праведник, Раб Мой, оправдает многих и грехи их на Себе понесет. Посему Я дам Ему часть между великими, и с сильными будет делить добычу, за то, что предал душу Свою на смерть, и к злодеям причтен был, тогда как Он понес на Себе грех многих и за преступников сделался ходатаем.
Естественно, иудеи отстаивали мнение о том, что это описание самого Исаии или, возможно, олицетворение Израиля; такие предположения распространены и у современных толкователей. Большинство христиан, следуя указанию Книги Деяний святых апостолов (Деян 8:26–40), воспринимали этот текст как явное предсказание о пророчествах и страданиях Христа. Но Андрей просто принимает иудейскую трактовку, даже не особенно упоминая христологические возможности [23]. Он полагает, что Ветхий Завет имеет смысл сам по себе – и не стоит искать там ни ответов об исполнении пророчеств, ни каких-либо духовных значений.
Конечно, и прямой смысл пассажа может быть аллегорическим, если текст сознательно написан как аллегория – равно так же прямой смысл притчи метафоричен. Притча о блудном сыне (Лк 15:11–32) ни на каком из своих уровней не подразумевает, будто некогда такой человек существовал и будто кольцо, которое отец вложил ему в руку, может в один прекрасный день оказаться среди археологических находок. Мы признаем, что притча – это рассказ, а не часть исторической хроники. И точно так же странных зверей, о которых повествует седьмая глава Книги Даниила – из которых первый как лев, но у него крылья орлиные, а иной как барс с четырьмя птичьими крылами на спине и с четырьмя головами, – нам никогда не встретить в зоопарке: это символы, или иллюстрации природы зла. Средневековые толкователи прекрасно об этом знали, и представители Сен-Викторской школы – не исключение (не в большей мере, нежели те же приверженцы Антиохийской школы). Но даже то, что подобные разграничения проведены, уже по сути своей подразумевает интерес в намерениях автора. Так, у Андрея Сен-Викторского мы находим такие строки: «От современников его отличает сознание того, что здесь вовлекается личность. В пророчестве он не теряет из вида пророка» [24]. И в этом мы видим перемену и отход от привычной интерпретации библейского текста, при которой, как отмечает Смолли, читателям «были не столь интересны представления автора – их больше привлекал конечный результат его трудов… Текст обладал жизнью в большей степени, нежели его автор» [25].
Именно в стремлении четко и ясно разграничить то, что намеревался сказать автор, и то, что можно усмотреть в тексте, если читать его, не думая об авторских намерениях, Фома Аквинский (1225–1274) и совершил прорыв в понимании Библии. Фома, монах-доминиканец, учился и преподавал в Париже, Кёльне и Риме, и несмотря на его титанический труд в сферах философии и богословия – он широко признан одним из величайших христианских учителей Средневековья – своим главным делом он считал истолкование Священного Писания. В прочтении Библии, считал он, толкователю надлежит руководствоваться намерениями автора. И то, что хотел сказать автор, надлежало описывать в прямом смысле [26]: этот смысл, как уже отмечалось, может быть и аллегорическим, если автор сознательно задумывал свое произведение как аллегорию. Несомненно, истинным оставалось то, что окончательным творцом был Дух Святой, но содействием автора-человека не следовало пренебрегать в интересах небуквальной трактовки. Также Фома Аквинский (как некогда и Августин) утверждал: нет таких истин, которые могли бы открыться в аллегорическом прочтении и при этом не выражены явно где-либо в ином месте Библии, и потому понять библейское откровение могли не только те, кому выучка позволяла отыскивать возможные аллегорические смыслы, но и самый простой читатель. Так, Фома устранил чувство того, что только при особой подготовке можно было обрести доступ к глубинному смыслу Священного Писания – сам Фома был склонен воспринимать и библейское учение, и уроки, преподанные им самим, как свободно доступные обычным людям, и в его подходе к толкованиям выразилась часть этой склонности [27].
