Псевдонимные произведения
Еще одна проблема – это присутствие книг, приписываемых кому-либо помимо их реального автора, и связанные с этим вопросы об их авторитетности. В Ветхом Завете эта проблема по большей части не так велика: можно сказать, что псалмы приписаны Давиду как некоему древнему благотворителю псалмопения, а не в качестве сознательного (и тем самым неверного) притязания на авторство. Многих больше тревожит Книга Даниила, поскольку сама она притязает на то, что создана в период Вавилонского пленения (VI век до нашей эры), но при этом все ученые полагают, что на самом деле ее написали во II веке до нашей эры, в дни гонений при Антиохе IV Эпифане. Но в Новом Завете эта проблема стоит очень остро – если мы правы, предполагая, что послания Иакова, Иоанна и Петра, а также несколько из тех, что приписаны Павлу, на самом деле написаны под псевдонимом. Это подрывает их авторитет, поскольку в таких посланиях по крайней мере одно притязание – на имя автора – уже ложно.
Как уже отмечалось, этот подводный камень можно обойти, если кому-то хочется утверждать, что даже послания, написанные под псевдонимом, могут обладать авторитетом. Один распространенный подход строился на признании того, что в те времена, когда были написаны эти письма, в ходу были совершенно иные литературные обычаи, нежели у нас, и против ложных притязаний на авторство никто особо не возражал, да они никого и не волновали. Но в любом случае для приверженцев идеи о непогрешимой истинности Библии это явно проблема. Как правило, те, кто желает поддержать невероятно возвышенную доктрину об авторитетности священных текстов, издавна отрицали, что эти произведения написаны под псевдонимом, но иногда это требует разного рода изворотливости в аргументах, и это подрывает уверенность в выводах. Например, в случае с Пастырскими посланиями (Первое и Второе послания к Тимофею и Послание к Титу) кажется не слишком разумным предполагать, что Павел, уже очевидно достигший преклонных лет, вдруг изменил свой греческий стиль лишь ради того, чтобы написать эти тексты, столь иные в сравнении с другими его важными посланиями, – а кто хочет отстаивать их подлинность, тому и объяснять, почему именно это произошло.
Мы уже видели, что авторитет новозаветных книг принимался Церковью постепенно, и при этом почти без каких-либо официальных заявлений. Когда начали появляться документы, в которых перечислены книги канона, в них, как правило, утверждалось то, что уже и так было ясно большинству христиан. Новозаветные книги, вопреки мнению, которое слышится очень часто, не выбирались из более обширного свода, а обретали свой авторитет без особых противоречий; что же до книг, не вошедших в канон, то почти все из них появились гораздо позже принятых и никогда не использовались широко. Есть в лучшем случае несколько книг, которые могли оказаться в каноне, но не были к нему причислены: таковы, например, «Пастырь» Ерма и «Послание Варнавы», которые присутствуют в некоторых очень древних манускриптах Нового Завета – таких как Синайский кодекс. Идея, согласно которой эти произведения не считались «апостольскими» (именно так Мураториев канон отвергает «Пастыря Ерма»), допускала, что «апостольскими» были другие книги – те, которые вошли в наш Новый Завет и находятся в нем сейчас. Но на самом деле в то время об этом никто не знал – это заключение сделано уже на основе их общепринятого статуса.
Произведения, написанные под псевдонимом в Еврейской Библии, представляют проблему для иудея-ортодокса, по крайней мере в том случае, если затрагивают Пятикнижие: предположение, согласно которому Тору не писал Моисей, подразумевает, что «Тора не снизошла с небес», а это ересь. На самом деле, как ни парадоксально, текст Пятикнижия никоим образом не приписывает Моисею авторство и даже не намекает на это – в отличие от Псалтири, где Давиду приписаны по крайней мере некоторые псалмы, а также Книги Притчей и Книги Екклесиаста (Кохелет), автором которых по традиции считают Соломона. Но обвинение в том, будто в Еврейской Библии присутствуют псевдонимные произведения, иудеи-ортодоксы, как правило, считают антиеврейским, возможно, даже антисемитским очернением Библии и измышлением христианских библеистов. (Спинозу, от которого, в общем-то, и пошла большая часть таких аргументов, иудеи считают вероотступником.) С другой стороны, сторонники реформированного и либерального иудаизма склонны спокойнее воспринимать мысль о приписывании авторства в Библии. Иудеи-ортодоксы жаловались на британское движение иудейских традиционалистов, так называемых «масортим», и на его основателя, рабби Луиса Джейкобса (1920–2006), в том числе и за то, что он, практикуя иудаизм в ортодоксальной форме, приветствует библейскую критику и тем самым отрицает, будто Тора снизошла с небес, как верят в то ревнители иудейских традиций.
Два Завета?
Как уже отмечалось, взаимосвязь двух Заветов ставит перед христианами замысловатые вопросы. Ветхий Завет подтверждается, но Новый Завет добавляет к нему такие элементы, которые меняют смысл ветхозаветных текстов в глазах читателей-христиан. Это часть более широкого вопроса о взаимосвязи того, во что верят христиане, с тем, во что верили иудеи до рождения Иисуса. Христианство в самой своей основе диалектично, в нем непрестанно царит конфликт между старым и новым, и символом этого конфликта, а также его ясным примером, становится связь христианской религии с Библией. Эта диалектика особенно остро проявляется в мышлении лютеран и в иных христианских кругах, попавших под влияние Лютера: в отличие от Кальвина и Цвингли, Лютер усматривал резкое различие между законом и евангельской вестью, и эту разницу олицетворял контраст между двумя Заветами, Ветхим и Новым. Если слишком усилить акцент на этом контрасте, то нам грозит переход к маркионитству (в котором часто подозревают лютеран), но если преуменьшить его важность, мы можем прийти к «законническому» христианству, в котором Новый Завет, как и Ветхий, будет восприниматься просто как хранилище законов, подлежащих к исполнению. (В этом порой, равно так же несправедливо, подозревают и католиков, и кальвинистов.) Удержать баланс невероятно сложно. Христианство притязает на то, что оно неразрывно связано с иудаизмом, исповедуемым до Иисуса, поклоняется тому же Богу, что и иудеи, и чтит Еврейскую Библию, но, кроме того, оно соприкасается с чем-то новым, с чем-то ранее неведомым, с чем-то, что явлено в мир людей тем же Богом Израилевым.
Таким образом, отношение Ветхого Завета к Новому лежит в самом сердце христианского богословия, но это не ясная доктрина, а скорее загадка, парадокс. Порой христиане говорят о ней такие вещи, которые кажутся непримиримыми – и порой они, вероятно, оказываются такими на самом деле. Христианские Символы веры гласят, что Бог «глаголал через пророков», и так подтверждается то, что Новый Завет по-прежнему важен; и все же в этих же символах акцент сделан на центральности Иисуса Христа как «единственного Сына Божьего», и это явно выходит за пределы всего, о чем говорили пророки. История того, как христиане использовали Ветхий Завет – это история попыток заставить текст говорить то, чего он не говорит, согласовать его с новыми идеями Нового Завета и последующего учения Церкви, – и совершались эти попытки с различной степенью мастерства. Никакое простое или недвусмысленное утверждение Ветхого Завета не воздает должное этому парадоксу.
