Барышня из высшего общества
Она принадлежала к одной из старейших дворянских семей Франции, клану Роганов, ведущих свой род от древних королей Бретани. Герб их был незамысловат (на красном поле девять золотых ромбов, прорезанных в центре малым ромбом), но девиз звучал гордо: «Королем быть не могу, герцогом – пренебрегаю, я – Роган!» Они обладали статусом «чужеземных принцев, проживающих во Франции» и до начала XVII века вели переговоры с королями на равных. В 1588 году король Генрих III пожаловал землям Луи де Рогана близ городишка Монбазон статус одноименного герцогства-пэрства. Правда, наслаждаться этим титулом ему пришлось недолго: в 1589 году он скончался, а титул герцога де Монбазон перешел к младшему брату Эркюлю (1568–1654).
Тот был верным соратником Генриха Наваррского, активно участвовал в его военной кампании по отвоевыванию Франции у Католической лиги, отличившись в нескольких крупных сражениях. Ему было некогда заниматься устройством семейной жизни, и он, не мудрствуя лукаво, женился на невесте покойного брата (некоторые историки называют ее вдовой) Мадлен, урожденной де Ленонкур (1576–1602), также из чрезвычайно родовитой лотарингской
[36] семьи. Невзирая на походную жизнь, Эркюль успел стать отцом сына Луи, рожденного в 1598 году и дочери Мари-Эмэ, появившейся на свет на рубеже двух веков, в 1600 году. Его положение при дворе было настолько высоким, что крестной матерью малышки стала королева Мария Медичи. Сохранились смутные свидетельства, что Мадлен была неверна мужу; ничего более точного установить не удалось, ибо в 1602 году ее короткая жизнь внезапно оборвалась. Детям в те времена особого значения не придавали, и они были доверены заботам сначала нянек, а затем воспитателей.
Тем временем преданность Эркюля де Рогана королю щедро вознаграждалась высокими должностями и наградами. Он служил наместником в Бретани и Пикардии, губернатором Нанта, Амьена и Парижа, был возведен в звание рыцаря орденов Св. Духа и Св. Михаила, почти сорок лет занимал пост великого ловчего Франции, ему был пожалован титул графа де Рошфора. При всем том следует учесть, что Эркюль, храбрец, отчаянный рубака, истинный солдафон с зычным голосом, погрязший в долгах, которые и не думал отдавать, был весьма недалеким человеком. Современники диву давались, почему у человека со столь убогим умишком уродились такие неглупые дети (видимо, отсюда и пошли слухи о супружеской неверности Мадлен де Роган). Ходили преуморительные анекдоты о его высказываниях. Когда королева спросила, когда его супруга разрешится от бремени, он тут же отчеканил:
– Когда сие будет угодно вашему величеству.
В присутствии королевы-матери Марии Медичи (итальянки) и Анны Австрийской (испанки) герцог де Монбазон имел глупость брякнуть:
– Я не итальянец и не испанец; я – приличный человек.
Писатель Гийом Ботрю, завсегдатай самого интеллектуального салона Парижа мадам де Рамбулье, называл его не иначе как «тупица с улицы Бетизи» (именно там де Роган построил себе особняк в столице). Но Генриху IV самому было ума не занимать, ему требовались преданные соратники, которых он ценил превыше всего. Когда королева Мария Медичи родила первенца, он вынес ребенка из ее спальни, чтобы представить его двору. Увидев герцога Эркюля де Монбазона, он передал младенца ему со словами:
– Вот тяжкая ноша, чтобы ее нести, необходим Геркулес.
Почему здесь уделено столько внимания отцу Мари? Потому что, по-видимому, именно от него она унаследовала свою неистощимую энергию, неукротимость, преданность делу и неразборчивость в средствах достижения цели. Детство Мари и ее брат провели в поместье Кузьер на берегу реки Эндр, среди буколических пейзажей. Они росли в большом особняке, довольно скромном, который мог претендовать на статус замка единственно из-за наличия двух башенок с коническими крышами, симметрично расположенных по обеим сторонам. Затем детей стали все чаще забирать в Париж, возможно, чтобы дать им образование. Конечно, под этим подразумевалось, прежде всего, обучение Луи; девочек об ту пору бездной премудрости не утруждали. Известно, что даже племянница кардинала де Ришелье в тринадцать лет не умела читать. Что касается весьма влиятельных и знатных придворных дам, то их правописание иногда было просто удручающим. Но, безусловно, Мари обучили читать-писать, играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, танцевать и в совершенстве владеть манерами барышни из благородной семьи.
Танцам придавалось огромное значение, ибо при дворе в ту пору вошло в моду представлять балеты, в которых все роли исполняли придворные. Они ставились на античные или аллегорические темы, для них шились роскошные костюмы и создавались дорогостоящие декорации, а из Италии выписывались постановщики и хитроумная машинерия, дабы произвести наибольшее впечатление на зрителей. На постановки тратились огромные деньги, во время представления на сцене совершались различные чудеса: раскрывались скалы, из которых появлялись диковинные чудовища, далее те же самые скалы раздвигались, и на сцене возникала священная роща Аполлона; герои возносились на небеса и проваливались в ад; помимо главных героев на сцене кишели дриады, наяды и нимфы, роли которых обычно исполняли подростки.
Мари рано начала появляться при дворе, ибо там было много королевских детей, и им требовались компаньоны для игр. Любвеобильный Генрих IV был еще и чадолюбив: вместе с шестью детьми от законной супруги при дворе воспитывались трое детей покойной любовницы короля Габриэль д’Эстре и двое – Анриэтты д’Антраг, которая за заговор против королевы поплатилась изгнанием в провинцию. Про активное участие детей в придворных балетах уже говорилось. Широко известен тот факт, что последняя любовь Генриха IV, пятнадцатилетняя Шарлотта де Монморанси, поразила сердце стареющего донжуана именно во время репетиции балета, где она выступала в роли нимфы из свиты богини охоты Дианы.
В отличие от двора предшественника Генриха IV, женоподобного Генриха III Валуа, с его фаворитами-«милашками» и поминутно расписанным до мельчайших деталей этикетом, первый король из династии Бурбонов не придавал никакого значения церемониалу. Ему нравилось жить в тесном кругу близких ему людей, по большей части товарищей по оружию в религиозных войнах. Соратники были весьма невежественными созданиями, которым нравилось воевать, вкладывая в это всю свою страсть, заниматься любовью без излишних предисловий с той, которая подвернется под руку, охотиться на оленей и кабанов, бутылками хлестать вино, во все горло хохотать над сомнительными шутками, сквернословить, сопровождать короля на ярмарочные развлечения, по малейшему поводу затевать дуэли. Напоминаем, что их девизом был клич «За веру, короля и честь!» На войне они обирали трупы, безжалостно мародерствовали, насиловали и не проявляли ни малейшей жалости ни к кому.
Но Генрих IV обожал это неотесанное общество, проводя целый день в кругу особо приближенных, беспрестанно разговаривая с ними, бесцеремонно обрывая собеседника и будучи чрезвычайно доволен, когда тому удавалось ответить монарху метким словцом или остроумной шуткой. Даже заседания Государственного совета он проводил не в чинном обсуждении за столом, а расхаживая по большой галерее Лувра. Совершенно патологическая и не отличавшаяся постоянством страсть Генриха IV к женщинам способствовала бесконечным интригам. Любовницы привлекали родственников и друзей, которые должны были поддерживать их влияние и устраивать развлечения. Охоты, игры и балеты следовали друг за другом непрерывной чередой.
