Майкл уставился на отца во все глаза.
- И твоя тетя Нуала тоже. Австралийские мальчики и девочки ужасно удивились бы, если бы узнали, что их мать-настоятельница в детстве лазила по деревьям, как мальчишка. Она завязывала юбку на талии и ни в чем не уступала твоему дяде Барри.
- Папа, а ты что делал?
- Смотрел на них. Так же, как на вас смотрит бедняга Эдди, - вздохнул Джон. - Насколько я помню, они всегда меня прогоняли.
Майкл воспринял слова отца как упрек.
- Папа, в детстве ты наверняка был очень хорошим. Но, честно говоря, ты тоже не вынес бы, если бы Эдди все время путался у тебя под ногами.
- Знаю. Не стану спорить, Эдди способен вывести из себя и святого. Но сейчас речь не об этом. Я говорю о старых временах и наших тогдашних проделках…
Он говорил вполголоса, чтобы не разбудить Кейт: если бы жена проснулась, то пулей вылетела бы на лестничную площадку. И в то же время достаточно громко, чтобы у Майкла сложилось впечатление, будто они ведут обычный разговор в обычное время.
Джон погрузился в воспоминания о детских играх, с трудом предотвращенных несчастных случаях, полицейских на велосипедах, двух молодых волах, сбежавших с огороженного пастбища на вершине холма. Он говорил до тех пор, пока не увидел, что у его бледнолицего сына начали опускаться веки. Сон наконец пришел. Майкл не станет будить Дару и всю ночь беспомощно следить за тем, как незнакомец бродит вокруг дома, который им все еще хотелось считать своим.
* * *
В ту ночь старый мистер Слэттери не мог уснуть и спустился согреть себе молока. Поставив кастрюльку на плиту, он сел за стол, задремал и не почувствовал запаха гари, пока не прибежал Фергус с вытаращенными глазами.
- Не отсылай меня в сумасшедший дом! - заплакал старик. - Не надо! Я стану наливать молоко в термос. Больше никогда не буду его кипятить. Пожалуйста!
Фергус залил сгоревшую кастрюльку водой и открыл окна.
- Отец, ты что? Неужели ты считаешь, что я способен отправить тебя в сумасшедший дом?
- Если бы я был не в своем уме, тебе пришлось бы это сделать, - рассудительно ответил мистер Слэттери.
- Да, но ты в своем уме. Впрочем, будь по-другому, я бы все равно этого не сделал.
- Почему? Это было бы правильно. Мы сами часто советовали это клиентам.
- Ты не клиент. Ты мой отец.
- У тебя должна быть личная жизнь.
- О господи, у меня есть личная жизнь! Сегодня вечером я уезжал из дома и только что лег. Именно поэтому запах молока почуял мой нос, а не нос мисс Парселл.
Я для тебя балласт. Не ударяю в конторе палец о палец.
- Никакой ты не балласт. Работы в конторе все равно кот наплакал.
- Я забросил дела. Иначе почему нам не доверили заниматься Фернскортом?
- Так вот что тебя мучает! Я скажу тебе, почему. Этот твой О’Нил там большая шишка, у него полдюжины ресторанов, баров или как они там называются… У него есть и другой бизнес, он платит счетоводам и адвокатам большие гонорары. Он решает что-то открыть здесь, адвокаты смотрят на карту и твердят: «Ирландия… Ирландия… где это?» Потом они ее находят и говорят: «Какая там столица, какая столица?» Затем кто-то говорит им про Дублин, и они обращаются к тамошним поверенным. Вот и все.
- У тебя все получается очень просто. Думаю, приезд этого американца пойдет городу на пользу. Он уже обеспечил кое-кого работой.
- У нас осталось молоко. - Фергус вскипятил еще одну кастрюльку. - Мы скажем мисс Парселл, что я напился и не уследил за пенкой… Американец? На пользу? Да уж. Подозреваю, что этот напыщенный болван будет думать только об охоте и рыбалке. Мы знатно повеселимся. Переживать из-за какого-то американца! Ей-богу, у нас давно не было такой потехи. Не могу дождаться его приезда.
В ту ночь сержант Шихан кое-что обнаружил. На пешеходном мостике у окраины кто-то лежал в очень неудобной позе - раздвинув ноги и откинув голову. Сержант Шихан был коренаст, в свое время играл в травяной хоккей и имел мохнатые брови, с помощью которых при желании мог напугать любого. Но в последнее время он начал толстеть от мирной и неторопливой жизни в провинциальном городке. Высокий воротник мундира все сильнее сдавливал ему горло, а когда сержант застегивал пуговицы, на его шее собирались складки жира.
Сейчас он расстегнул несколько пуговиц и посмотрел на спавшую женщину. Это была мисс Барри, экономка каноника. Час ночи. Самое подходящее время для того, чтобы отрубиться и захрапеть. Сержант придал ее ногам более пристойное положение и пошел на участок обдумать это дело. Он не знал, что предпринять. Будить каноника и сообщать ему неприятную новость не следовало.
Позволить, чтобы мисс Барри обнаружил в таком виде кто-нибудь другой, тоже нельзя. Но, конечно, хуже всего была бы попытка разбудить мисс Барри. Какая жалость, что рядом нет миссис Уилан! Он пошел вверх по Бридж-стрит. В окнах почты еще горел свет.
Сержант негромко постучал в дверь. Ему открыла полностью одетая почтмейстерша.
- Шейла, вы когда-нибудь спите? - с облегчением спросил Шихан.
- В последнее время редко. Телеграммы приходят в самое неурочное время. Они понятия не имеют, когда мы спим, а когда бодрствуем, - ответила миссис Уилан.
Услышав рассказ полицейского, почтмейстерша задумалась. Лучше всего дать поспать бедняжке еще часа три-четыре; возможно, тогда она очухается. Жаль, у нее нет ничего подходящего, чтобы подложить мисс Барри под голову, но сержант что-нибудь придумает.
- Я встаю рано, - сказала миссис Уилан. - Часов в шесть оболью ее водой, а потом мы сделаем вид, что она проснулась ни свет ни заря, пошла за грибами для завтрака каноника и упала в речку.
Сержант не знал, как ее благодарить. Миссис Уилан ответила, что говорить не о чем; она польщена тем, что к ней обратились за советом. А теперь, если сержант не возражает, она пару часов поспит.
Патрик О’Нил уже много лет не проводил на ногах всю ночь. Он пытался вспомнить, когда это было. Наверное, в тридцатых, во времена Великой депрессии, когда он неделями грузил по ночам коробки и ящики, оказывая людям услуги и помогая вывозить со складов товары. Считал, делал заметки, доказывал свою необходимость. Говорил итальянцам и полякам с длинными фамилиями, что на Патрика О’Нила всегда можно положиться. Он привык произносить свое имя с гордостью; оно звучало как заклинание. В те дни он говорил о себе в третьем лице: «Патрик О’Нил вас не подведет. Вы можете рассчитывать на Патрика О’Нила».
Сначала они могли рассчитывать на него и его грузовик, а потом на целую когорту водителей грузовиков, которые не задавали лишних вопросов и перевозили то, что было нужно перевезти.
А затем имя Патрика О’Нила прославили все окрестные бары. Он одним из первых приветствовал отмену сухого закона и стал наслаждаться богатством, нажитым именно благодаря этому закону. Итальянцы и поляки, обеспечивавшие его работой в годы застоя, тоже не были забыты. Когда жизнь стала не такой опасной, Патрик О’Нил начал приглашать их в свои бары-рестораны вместе с женами и принимал их с уважением. Дарил цветы женам и понимающе улыбался, когда кто-то вместо жены приводил подружку. Они ценили уважение и поставляли ему новых клиентов. Но это означало множество бессонных ночей. И была еще одна ночь, когда он снова и снова просматривал гроссбухи, а на рассвете пришел к выводу, что его обжулил свой же брат-ирландец. Он пришел к дому Тома Брэди в семь утра, расхристанный, с красными глазами.
