Деклан стоял и ждал своей очереди.
- Слушай, может, не стоит? Я сам вымою уши, - предложил он.
- Нет, - ответила Дара. - Это сделаю я.
Майкл сидел и молчал. Карри вернулась с ранней мессы и стояла рядом, с тоской думая о ленче.
- Майкл, а ты чистый? - спросила Дара.
Он пожал плечами.
- Перестань, Майкл. Это единственное, что мы можем сделать для мамы. Знаешь, что она сказала бы? «Вы не цыганята».
- Мы не знаем, что она сказала бы! - взбунтовался Майкл.
- Что ты имеешь в виду?
- Одна половина Маунтферна говорит: «Ваша мама сказала бы то». А вторая половина: «Ваша мама сказала бы это». Когда она сможет говорить сама, а не заставлять нас слушать то, что говорят за нее другие?
- Когда она сможет говорить сама, то скажет, чтобы ты перестал киснуть и что-нибудь сделал.
- Ладно. - Майкл взялся за уши Деклана так рьяно, что малыш запросил пощады.
- Противно думать, что маме приходится следить за вашими отвратительными ушами и шеями, - сказал Майкл.
- Держу пари, что твои уши и шея такие же, если не хуже.
- Стой спокойно, Деклан. Не дергайся, болван, а то будет еще больнее.
Майклу не хотелось идти на мессу; Господь понял бы, что на берегу реки молиться за маму легче. Он помнил тот чудесный день, когда поднялся по Ферну на несколько миль и встретил старого мистера Слэттери, который беседовал с каким-то голландцем.
Голландец говорил, как та или иная рыба называется у него на родине. Окунь - это bаars, а щука - snoek. Старому мистеру Слэттери понравилось это слово. Он сказал, что если Майкл когда-нибудь попадет в такие зарубежные города, как Амстердам или Гаага, то сможет говорить о snoek с тамошними рыбаками, лучшими на свете.
Майкл думал, что когда они с Дарой будут жить в Фернскорте, то смогут ездить за границу. Совершать путешествия пару раз в год. Господи, какими глупыми детьми они были! Ему следовало знать, что хорошие вещи не случаются никогда. Все говорили, что мама поправится и влетит в дверь, как прежде. Но Майкл им не верил. Таким же тоном люди говорят, что лето будет хорошее или что они победят команду соседнего города. Это всего лишь надежда, а не что-то действительное. Майкл хотел сказать это Господу на берегу реки и доходчиво объяснить, что держать маму в больнице ни к чему; все были бы рады, если бы ей стало лучше. Он не сомневался, что на берегах Ферна Господь выслушал бы его более внимательно, чем в церкви, где все кашляют и суетятся. Но как объяснить это другим?
Кто посмеет не пойти в церковь к воскресной мессе, если его мать лежит со сломанным позвоночником? Только безумец или еретик.
Миссис Дейли увидела, что Мэгги устремилась к дверям.
- Ты куда? На мессу еще рано.
- Я хочу забежать за Дарой и Майклом и прийти в церковь с ними, - сказала Мэгги.
- Не надо сваливаться им как снег на голову. Там и так полно народу.
- Нет, их папа уехал в город. Там никого нет.
- Ты увидишь их в церкви. Не стоит надоедать людям в такое время.
- В такое время хочется, чтобы кто-то был рядом, - просто ответила Мэгги.
- Перестань пререкаться. Лучше расчеши свою гриву и дождись звона колоколов. Вот тогда и пойдешь к мессе.
Губы миссис Дейли неодобрительно сжались.
* * *
Оливия Хейз сидела на кухне сторожки и писала длинное письмо Бернадетте, жившей на другом краю света. Она поставила на стол завтрак, но никто из О’Нилов не смог проглотить ни куска. Между мистером О’Нилом и его сыном состоялась очередная ссора. А Грейс после этого ужасного несчастного случая хотела остаться в пивной Райана. Но отец ей не разрешил. Атмосфера в доме сгустилась так, что ее можно было резать ножом. Заполняя страницу за страницей, Оливия Хейз время от времени останавливалась и думала, что богатство и счастье - вовсе не одно и то же. Утром она видела, как бледные О’Нилы сидели за столом с нетронутыми яйцами всмятку, жареным беконом и хлебом собственной выпечки. Видела Мэриан Джонсон в дурацкой шляпе, стоившей целое состояние, но напоминавшей воронье гнездо. Лицо Мэриан было напряженным и тревожным.
Мистер О’Нил повез дочь на одиннадцатичасовую мессу, но Керри с ними не поехал. Он пошел в свою комнату. Это означало, что сегодня он пропустит обе воскресные мессы. Оливия Хейз с удивлением писала сестре о том, как изменился мир. Разве в их время кому-нибудь пришло бы в голову, что шестнадцатилетний мальчик может отказаться идти на воскресную мессу из-за ссоры с отцом? Это было выше их понимания.
Томми Леонард поднялся по Ривер-роуд и позвал Райанов на мессу.
- Я решил пойти с вами, - сказал он Даре. - Наверное, это единственное, чем я могу помочь.
Дара была тронута.
- Но я сделал кое-что еще. Зашел к мисс Берн и спросил ее, можно ли вылечить позвоночник. Она рассказала мне много интересного. Сообщила, что когда врачи выяснят, насколько сильны повреждения, они определят курс лечения. Понимаешь, для одного позвоночника нужен один курс, для другого - другой. Она сказала, что в последнее время врачи делают настоящие чудеса.
Лицо мальчика сияло от радости. Дара заставила себя слабо улыбнуться.
«Лицо у Майкла совершенно белое. Как у больного», - подумал Томми.
- Знаешь, ты мог бы получить разрешение не ходить на мессу, - после недолгого раздумья сказал он.
- У самого папы римского? - с усмешкой спросил Майкл.
Томми был доволен. Что ж, по крайней мере, он заставил обоих слегка улыбнуться. Четверо Райанов-младших и Томми пошли вниз по Ривер-роуд.
- Где я должен идти - впереди или позади? - спросил Эдди.
Ни то ни другое, - ответила Дара.
- Ты можешь идти с нами, - закончил Майкл.
Лицо Эдди стало тревожным. Если ему позволяют идти с близнецами и Томми Леонардом, значит, дела обстоят еще хуже, чем он думал. Значит, маме очень плохо.
Китти Дейли неторопливо ехала на велосипеде.
Если бы Китти спросили, зачем она едет на велосипеде в церковь, до которой всего несколько ярдов, она бы ответила, что после мессы поедет к своей лучшей подруге. К девочке, которая живет на ферме в трех милях
[26] от моста.
Но никто ее ни о чем не спросил. Китти обвела взглядом Бридж-стрит и устремилась к роще Койна. Когда в Маунтферне зазвонили колокола, она нажала на педали и подъехала к старому перелазу одновременно с Керри О’Нилом.
Они взялись за руки и стали бродить по тропинкам, которые почти не изменились со времен их дедов и прадедов, в молодости тоже посещавших рощу Койна.
Патрик О’Нил мог бы обойтись без этого появления на публике. Но он знал, что пропуск мессы вызвал бы нежелательные разговоры. Когда Патрик вошел в церковь, его лицо стало мрачным. Год назад он никого здесь не знал, зато теперь знал всех и все знали его.
