Другая проблема – нехватка гробов: самые дешевые из них были распроданы, остались только самые дорогие. А в некоторых случаях недобросовестные гробовщики и вовсе задирали цены. Эта проблема была решена в Филадельфии Советом национальной обороны, который нанял несколько местных деревообрабатывающих предприятий для изготовления дополнительных гробов. Были даны строгие инструкции, что они должны быть доступны только для похорон филадельфийцев и что гробовщик не может добавить к цене более 20 процентов [38].
Столкнувшись с нехваткой могильщиков, городские власти набрали землекопов из дорожного управления и заключенных из местных тюрем. Когда число погибших стало настолько велико, что простой рабочей силы стало недостаточно, дорожное управление предоставило паровую лопату для рытья траншей на поле Поттера для захоронения бедных и неизвестных. Их тела помечали на случай, если появятся родственники, которые позже захотят вывезти их на семейные участки. Майкл Донохью, чья семья владела небольшим похоронным бюро в Западной Филадельфии, вспоминал:
«Кладбища делали все возможное, чтобы помочь людям, особенно епархия Филадельфии. В некоторых случаях семьям приходилось самим рыть могилы, но либо так, либо никак: могильщики не собирались сами копать могилу. Чтобы сохранить хоть какой-то уровень гуманности, епархия привезла паровую лопату для раскопок участка 42 кладбища Святого Креста – того, что стало известно как «траншея». Траншея была способом ускорить похороны, чтобы помочь семьям, дать людям возможность упокоения. Они положили мертвецов в ряд, одного за другим, и прямо там, в траншее, совершили предсмертную молитву» [39].
У семьи Донохью был один современный катафалк с выгравированной на нем фамилией. Они не могли поспевать за огромным количеством мертвых. «Все были в панике, смятении. Мы хоронили наших соседей, друзей, людей, с которыми вели дела, людей, с которыми ходили в церковь. Поток тел не прекращался. Печаль и горе продолжались день за днем» [40].
Семья Майкла была особенно поражена молодостью жертв испанского гриппа.
Обычно гробовщик видит умирающих в возрасте сорока – пятидесяти лет, кто-то старше, кому-то за девяносто. Но осенью 1918 года умирали молодые люди: восемнадцатилетние, двадцатилетние, тридцатилетние, сорокалетние. Это были люди, которые не должны были умирать. Большинство из них были либо иммигрантами в первом поколении, либо выходцами из других стран: Ирландии, Польши или Италии. Это были люди, пришедшие в землю обетованную. Они прибыли в США, чтобы начать все заново, и когда они добрались сюда, их жизни были уничтожены [41].
Семья Донохью вела подробные учетные книги с 1898 года. Но после того как эпидемия поразила Филадельфию, учетные книги отражают полный хаос и разруху, вызванные испанским гриппом.
Все наши учетные книги написаны от руки, а те, что относятся к 1918 году, написаны плавным причудливым почерком, распространенным в ту эпоху. В начале 1918 года все было хорошо задокументировано. Вы можете сказать, кем был человек, кем были его родители, его дети. В книге перечислено, где он жил, от чего умер, где проходили осмотр тела и похороны, где его похоронили. Но когда вы добираетесь до октября 1918 года, учетные книги становятся неряшливыми и запутанными. Все перечеркнуто, небрежно записано. Информация скудная и все вне хронологического порядка – почти невозможно следить за тем, что происходит, это просто страница за страницей трагедии и смятения. Иногда нам платили. А иногда и нет. Обычно мы хоронили тех, кого знали. В других случаях мы хоронили незнакомцев. Одна запись гласит: «Девушка». Другая: «Полька». Следующая: «Поляк и его ребенок». Должно быть, кто-то попросил нас позаботиться об этих людях, и это было вполне достойно. Мы несли ответственность за то, чтобы все было сделано надлежащим и достойным образом. Внизу гроссбуха, под записью «девушка», было нацарапано: «Эта девушка была похоронена в траншее». Эта девушка была нашим вкладом в траншею. Думаю, нам больше некуда было ее девать [42].
Тем временем родители Колумбы Вольц заболели и слегли в постель. «Я окаменела. Мне было всего восемь лет. Я не знала, что делать. Никто из наших родственников не приходил к нам из страха заболеть. И весь день эти ужасные похоронные колокола звонили: «Бонг, бонг, бонг». Я слышала их даже во сне» [43].
В конце концов соседка пришла на помощь и стала ухаживать за больными родителями Колумбы. Девочка попыталась помочь: «Я сделала горчичники (припарки из горчичного семени в защитной повязке, предназначенной для лечения мышечной боли) и положила их на грудь моих родителей. Я приносила лимонад, бегала по поручениям» [44]. Колумба продолжала смотреть в окно, наблюдая за нескончаемым потоком похоронных процессий, входивших и выходивших из приходской церкви. Но потом у нее застучали зубы, разболелась и закружилась голова и начался жар. Она легла в постель.
Все, что я слышала, были эти ужасные колокола: «Бонг, бонг, бонг». Я была в ужасе. Я была слишком напугана, чтобы даже пошевелиться. Я лежала очень тихо, почти не дыша. Весь день я слышала эти похоронные колокола.
Я была уверена, что умру. Я была уверена, что меня положат в гроб и отнесут в церковь. Я была уверена, что эти ужасные колокола будут звонить и по мне [45].
Маленькая Гарриет Феррел тоже заболела вместе с отцом, братом, сестрой, тетей, дядей и двоюродным братом. Мать Гарриет была вынуждена ухаживать за ними всеми: «Приходил наш семейный врач, доктор Милтон Уайт. Он сказал маме, что ей больше не нужно меня кормить, потому что я не выживу. Он сказал, что если я выживу, то ослепну» [46].
На Норт-стрит Анна Милани заболела вместе со своими братьями и сестрами.
Боль была невыносимой. Я помню ужасную, кошмарную головную боль, боль во всем теле, в ногах, животе, груди. Мы все были очень-очень больны. Отец заставил нас пить ромашковый чай. Наша мать делала припарки из муки. Она не могла позволить себе горчичники, поэтому разогрела муку, положила ее в теплую тряпку и положила нам на грудь [47].
Жизнь в Городе братской любви стала суровой. И Сюзанна Тернер видела, как отношения ее соседей рушатся от испанского гриппа. «Соседи не помогали соседям. Никто не собирался рисковать. Люди стали эгоистичными. Мы потеряли дух милосердия. Страх просто иссушал сердца людей» [48].
Тем временем любимому брату Анны Милани, двухлетнему Гарри, становилось все хуже. Сосед привел в дом врача, который диагностировал двустороннюю пневмонию.
Я была для Барри как вторая мать. Когда Гарри заболел, он все время звал меня. Несмотря на то что была больна, я была всегда рядом с ним. Я обнимала и гладила его. Я не могла делать ничего другого. У Гарри были большие красивые глаза, но его лицо стало таким худым, что они казались огромными. Ему было так больно. Нам всем было так больно [49].
В другом районе Филадельфии миссис Феррел пренебрегала медицинским советом не кормить свою маленькую дочь. «Ты же знаешь, какие бывают матери. Ни одна мать не слушает, когда кто-то говорит ей, чтобы она не кормила своего ребенка. Она делает то, что должна делать для своих детей, и не слушает никого другого, и это то, что моя мать сделала для меня» [50].
