«Мое первое воспоминание – это то, как я лежу в гамаке, похожем на качели, и вижу кровати по всей комнате, и одну женщину, которая достает из-под блузки свою маленькую сумочку и отдает ее моему отцу. Это было во время эпидемии испанского гриппа. Мой отец был единственным, кто не болел и был здоров в течение нескольких дней, обходя разные дома, чтобы убедиться, что у них достаточно дров, чтобы поддерживать огонь, и забирать тела, которые были в доме… Они сказали, что если бы больные, которые умерли, остались в доме, где было тепло, то все обошлось бы. Они вышли слишком рано, замерзли, и у них случился рецидив» [28].
Отчаявшись найти пищу для своих семей, многие выздоравливающие жертвы слишком рано отказывались от постельного режима, и у них развивалась вторичная пневмония. Еще одним осложнением было то, что многие из них уже переболели туберкулезом, который в то время свирепствовал среди коренного населения Канады.
Преподобный Генри Гордон описал существовавшие условия, при которых испанский грипп поразил миссию Гренфелла в Картрайте, Лабрадор.
Он обрушился на это место, подобно циклону, через два дня после того, как ушел почтовый пароход. После обеда я отправился осматривать дома и был просто потрясен тем, что обнаружил. Целые семьи лежали полумертвые на кухонных полах, неспособные даже покормить себя или поддерживать огонь… Я думаю, что там было только четыре человека, которые были здоровы. Чувство глубокой обиды на бездушие властей, которые прислали нам болезнь на почтовом пароходе, а затем оставили нас на произвол судьбы. Беспомощность бедняков поражала в самое сердце. Это было ужасно, люди плакали, дети умирали повсюду [29].
Замерзшая земля северной зимы сделала невозможным захоронение жертв испанского гриппа. И местные жители придумали хитроумные способы держать тела подальше от голодных собак. Некоторые трупы завернули в простыни и поместили на крышах, создавая призрачные саваны, пока их не похоронят весной [30]. В Норвей-Хаусе тела складывали, как дрова в хижине, пока их не хоронили. Один очевидец вспоминал:
«Там было так много людей, что они не могут похоронить их всех по отдельности. их просто собрали и похоронили в ящике. Они просто бросили тела в ящик, я не знаю, сколько их там было. И у них были большие подъемные краны, и они собирали эти тела вместе, и там было много людей и детей. это было ужасное время, трудное время, чтобы собрать всех людей и похоронить их. Хотя некоторые из этих людей до поры до времени оставались в хижине, у них было недостаточно досок для гробов, и они просто закапывали их в мешках» [31].
Приходские регистры христианской миссии в Норвей-Хаусе свидетельствуют о том, что во время эпидемии 1918–1919 годов на 1000 человек населения приходилось около 183 смертей, что в семь раз больше, чем за два десятилетия до и после этого периода. Примерно пятая часть взрослого населения старше двадцати лет погибла во время этой эпидемии [32]. Натаниэль Кескекапов, старейшина племени кри, даже не родившийся в то время, был хорошо осведомлен об эпидемии – эти знания он унаследовал от своих предшественников. Опрошенный исследователями примерно в 2002 году, в возрасте семидесяти двух лет, Натаниэль сказал: «На южной стороне грипп бушевал очень сильно, и кто-то ходил туда, а затем упал, точно подстреленный. Даже дети, они, примерно 10-летние, просто падали и умирали. Вот так. Они не беспокоили никого, просто падали прямо на землю» [33].
Тем временем, вернувшись в Соединенные Штаты, «испанка» мчалась на запад, собирая по пути свою кровавую жатву. В Кэмп-Фанстоне, где в феврале 1918 года произошла первая вспышка гриппа, в октябре началась вторая, когда 29-я полевая артиллерия была опустошена новой эпидемией – 14 000 заболевших и 861 умерший к концу месяца [34].
Первый лейтенант Элизабет Хардинг к тому времени была опытной старшей медсестрой, которая уже имела дело с более чем «800 случаями эпидемического паротита, кори, оспы, дифтерии и всех мыслимых инфекционных заболеваний» [35]. Когда Хардинг в октябре 1918 года покинула Форт-Райли, чтобы поступить на службу к начальнику медицинского управления, началась вторая волна гриппа.
В день моего отъезда там было более 5000 пациентов. В Кэмп-Фанстоне были открыты казармы для размещения больных. Несколько медсестер умерли, я не уверена, сколько их было, но мне кажется, что по меньшей мере шестнадцать. Медсестры, дежурившие в Форт-Райли, держались очень хорошо, но медсестры, которых срочно вызвали в больницу, сильно пострадали и прибыли больными [36].
Сержант Чарльз Л. Джонстон, написав домой жене из лагерного лазарета, оставил яркую картину обстановки в Кэмп-Фанстоне.
Сейчас около трех часов ночи, и все бедняги очень хорошо отдыхают. Я уверен, что какая-нибудь медсестра поверит мне. Я работаю по ночам уже около трех дней, с 7 вечера до 7 утра, и борюсь с мухами весь день, пытаясь заснуть. Я думал, что очень мало сплю, когда был дома, но только теперь понял, что такое недостаток сна.
…в лагере насчитывается от 6 до 7 тысяч больных. Я никогда не знал, что за больным человеком так трудно ухаживать. Эти ребята чуть ли не до смерти загоняют тебя за водой, таблетками или еще чем-нибудь [37].
Если сержант Джонстон не ухаживал за своими пациентами, он со всем усердием был занят заменой покрывал, которые солдаты сбрасывали во время лихорадки, и обтиранием, чтобы сбить температуру. «У каждого из нас теперь около 20 пациентов, так что вы видите, что мы довольно занятые новобранцы» [38].
В Линкольне, штат Иллинойс, десятилетний Уильям Максвелл наслаждался идиллическим детством. Уильям, которому предстояло вырасти и стать известным писателем и редактором художественной литературы в журнале The New Yorker, позже написал увлекательные мемуары о своих детских впечатлениях от эпидемии испанского гриппа. Когда Америка вступила в войну, мать Уильяма вызвалась добровольцем, и он помнил, что она была одета в белое, с головой, обмотанной кухонным полотенцем с красным крестом на нем, и скатанными бинтами. Это был способ помочь, но в тот момент война казалась очень далекой. Как и эпидемия испанского гриппа. «Мы слышали истории, много историй. Мы слышали о том, что происходит в Бостоне, но люди не хотели верить, что они могут быть здоровы утром и мертвы к вечеру» [39].
Когда миссис Максвелл забеременела, в семье захотели, чтобы она рожала в большой городской больнице в Блумингтоне, расположенной более чем в сорока восьми км. Родители должным образом собрали Уильяма и его брата, чтобы оставить их с тетей и дядей – строгими воцерковленными людьми – в их большом мрачном доме. «Мои тетя и дядя были недалекими людьми… нам с братом не нравилось находиться в их доме. Я могу лучше всего описать их дом, сказав, что в гостиной стояла большая фотография моего деда в рамке в гробу» [40].
В тот же день Уильям заболел. Тощий маленький мальчик, обычно с хорошим аппетитом, он не мог притронуться к большому блюду с индейкой, которое его тетя поставила перед ним. Прикоснувшись ко лбу Уильяма, женщина отвела его наверх и уложила спать в кабинете дяди, в мрачной комнате, где стояли только письменный стол и шкаф для документов. В этот момент временные границы стерлись. Уильям спал и спал, время от времени просыпаясь, чтобы принять таблетки. «Я помню, как меня будили ночью и днем с некоторыми перерывами. Если была ночь, моя тетя была бы в ночной рубашке, с заплетенными в косу волосами, протягивая мне таблетку и стакан воды. В другое время это был мой дядя» [41].
