очень напоминал полностью надутый воздушный шар. Его кожа была напряженно натянута кислородом, а веки были надуты и так распухли, что невозможно было открыть их даже пальцем. Давление, приложенное к любой части тела, вызывало ощущение потрескивания. Подобное ощущение можно было бы почувствовать, надавив пальцем на лимонный бисквитный пудинг. Скрыть случившееся было невозможно, и в траурном настроении медсестра доложила об этом дежурной сестре [36].
Состояние, вызванное иглами, было «хирургической эмфиземой легких», вызванной воздухом, или в данном конкретном случае кислородом, в подкожных тканях. Удивительно, но пациент выжил, и вскоре его выписали. Байам пришел к выводу, что поступление кислорода под давлением высвободило кровоток пациента. Единственным человеком, оставшимся неудовлетворенным всем этим эпизодом, была жена пациента, которая не была впечатлена тем фактом, что ее муж все еще был жив, и обвинила Байама во лжи.
Глава тринадцатая
Родная дочь умирает
Сан-Франциско в 1918 году был небольшим городом с населением около 550 000 человек, многие из которых недавно иммигрировали, особенно много было итальянцев и китайцев. Когда «испанка» угрожающе замаячила на горизонте 21 сентября, доктор Уильям Хасслер, глава местного Совета здравоохранения, ответил введением карантинных ограничений на военно-морской учебной станции острова Йерба-Буэна и других военно-морских формированиях.
Хасслер был известным и уважаемым общественным деятелем. После землетрясения 1906 года он на крыльце своего дома организовал запись рождений и смерти (ЗАГС). Вместе с главным санитарным врачом Рупертом Блу он провел Сан-Франциско через несколько эпидемий бубонной чумы в китайском квартале. Но на этот раз Хасслер заколебался. Вместо того чтобы ввести в городе санитарные меры, он выразил сомнение в том, что испанский грипп действительно достигнет Сан-Франциско, сославшись на «идеальный климат» города в качестве защиты от этой болезни [1]. Обсуждение вопроса о введении карантина или закрытии школ и театров было отложено. Вместо этого 28 сентября на Четвертом Параде свободы 10 000 человек прошли по Маркет-стрит, демонстрируя чучело кайзера Вильгельма в открытом гробу. 25 000 человек пели, и звезда немого кино Мэри Пикфорд обратилась к тысячам людей на митинге у здания Вифлеемской судостроительной корпорации [2]. Шестого октября 150 000 человек приняли участие в митинге в парке «Золотые ворота», а несколько дней спустя французский тенор Люсьен Мураторе стоял на ступенях офиса газеты The San Francisco Chronicle и пел гимн США и «Марсельезу» перед толпой в 50 000 человек. Национальный гимн был прерван воем машины скорой помощи, и толпа расступилась, чтобы пропустить ее. Это был зловещий знак. Неделю спустя Сан-Франциско охватила эпидемия испанского гриппа [3].
Вместо того чтобы ввести в Сан-Франциско карантин, власти города допустили проведение парадов и митингов. Так эпидемия охватила город всего за неделю.
Когда проблема стала очевидной, Хасслер дельно мобилизовал гражданские ресурсы. Горожанам было приказано носить маски, и город был разделен на районы, каждый со своими резервом. Тем не менее Хасслер был потрясен некоторыми событиями, свидетелем которых стал. В китайском квартале он видел, как жертвы гриппа томились на улицах, с подозрением относились к западной медицине и отказывались от официальной помощи. Хасслер чувствовал, что может лишь посоветовать состоятельным жителям держать своих слуг-азиатов дома, подальше от заразы в китайском квартале.
Вскоре Сан-Франциско был охвачен эпидемией. Студенты-стоматологи взяли на себя роль врачей, школьные учителя превратились в прачек, полицейские грузовики служили машинами скорой помощи, а сами блюстители закона собирали тела. Когда весь персонал коронерской конторы заболел гриппом, в морге работал пожарный. Жители города просили мэра Рольфа, чтобы он качал воду из Тихого океана на улицы, чтобы обеспечить гигиену. Мэр ответил, что «это невозможно» [4].
Хасслер был особенно непреклонен в отношении ценности масок, заявляя, что «каждый человек, появляющийся на улицах [или] в любом общественном месте… должен носить маску или покрывало за исключением того времени, когда он ест» [5]. Мэр Рольф повторил суровое предупреждение Хасслера: «Кто оставит свою маску, тот умрет» [6].
The San Francisco Chronicle вскоре поддержала эту кампанию, сообщив, что «человек, который не носит маски, скорее всего, станет изолированным, подозрительным и будет считаться безответственным, и как человек, не прибредший военные акции, будет стесняться своих друзей» [7].
К октябрю 1918 года маски стали непреходящим символом эпидемии испанского гриппа, придавая фотографиям того периода сюрреалистический характер. Образы людей в масках, занятых своими повседневными делами, от полицейских, направляющих дорожное движение, до машинисток, занятых офисной работой, от играющих детей до домашних животных, напоминают кадры из старого научно-фантастического фильма.
Сначала врачи и медсестры носили маски из хирургической марли, закрепленной на затылке завязками. Они не имели большой практической ценности, так как сам вирус легко проходил сквозь тонкую марлю. В то время как слой ткани мог бы поглотить капли воды, в которых переносился вирус, он должен был бы быть намного толще. И такие маски были бы эффективны только в том случае, если бы их постоянно носили в помещении и на улице вместе с защитными очками.
Привлекающие внимание, но совершенно не эффективные, маски оказались очень популярными, несмотря на их бесполезность. Доктор Мастард из Вашингтона, округ Колумбия, выразил скептицизм, когда назвал маски «абсурдом, угрозой, когда их носят гражданское население, военные или моряки» [8].
В то время как Красный Крест выдавал тысячи масок бесплатно, производители быстро навязывали маски доверчивой публике. Вудс Хатчинсон, врач из Нью-Йорка, который путешествовал по стране осенью 1918 года, рекламируя маски для лица как средство предотвращения распространения гриппа, в конце октября рассказал читателям газет, что это еще и способ соблазнить женщин, следящих за модой. Что эти маски были эффективны на Востоке, а также, что «шифоновые вуали для женщин и детей были такими же действенными, как обычные марлевые маски» [9]. Когда запасы марлевых масок иссякли, председатель местного отделения американского Красного Креста предложил женщинам делать маски от гриппа изо льна.
The San Francisco Chronicle писала, что некоторые жители города носят маски, начиная от стандартных хирургических марлевых повязок и заканчивая тем, что напоминали мешки на нос, от муслиновой вуали яшмак
[36] в турецком стиле до тонких шифоновых покрывал, свободно прикрывающих на рот и нос [10]. Некоторые носили на своих лицах «устрашающего вида приспособления, похожие на вытянутые морды», когда ходили по улицам и делали покупки в магазинах в центре города [11].
Сам доктор Уильям Хасслер использовал искусно сделанную маску, комично описанную в The San Francisco Chronicle: «Передняя часть частично вытянута, как шлемы французских рыцарей эпохи Азенкура
[37], но она не такая выступающая, как металлические шлемы. Кроме того, она обшита снаружи марлей, как обычная или садовая маска, более популярная среди публики» [12]. Тремя самыми распространенными фасонами были «Азенкур», как у Хасслера, квадратный «Равиоли», который предпочитали полицейские, и вуаль, которая была особенно популярна у молодых женщин [13].
