Тем временем смертность неуклонно росла. Между 8 и 13 октября число умерших от испанского гриппа и его осложнений возросло до более чем 300 в день, а общее число за неделю составило ужасающие 2404. The Cape Argus называла этот период «самой черной неделей в истории Кейптауна» [28] и описывала «чувство бедствия, порожденное ужасной смертностью» [29]. А много лет спустя один из выживших после гриппа вспоминал, как во Фресне «все жалюзи в домах были опущены при известии о смерти по соседству, и сбитые с толку дети испытывали благоговейный трепет, когда старшие говорили приглушенными голосами в атмосфере мрака» [30]. Когда поползли слухи об умерших, Моррис Александер, местный представитель парламента, был поражен телефонным звонком редактора The Cape Times, интересовавшегося временем его собственных похорон [31].
Врачи вскоре стали нервничать так же, как и обычные жители, из-за последствий этой смертельной болезни. Когда один близкий друг спросил уважаемого доктора Ф. К. Уиллмота, будет ли Кейптаун стерт с лица земли, Уиллмот ответил: «Я скажу вам то, что не сказал бы ни одному другому человеку в Союзе: впервые в жизни я боюсь и верю, что мы умрем» [32].
«К 12 октября Аддерли и Сент-Джордж-стрит были почти пустынны даже в середине дня… Кейптаун похож на город скорби… и ни о чем другом, кроме гриппа, не говорят и не думают» [33]. Маленькая девочка, гулявшая в это время по центру города, вспоминала «мертвенно-тихие улицы, которые были действительно пугающими» [34]. В то же время политик Джон X. Мерримен отмечал в своем дневнике 17 октября: «Кейптаун совершенно пуст и заброшен» [35]. Когда люди падали замертво на улицах, один двадцатилетний студент Кейптаунского университета вспоминал, что «Кейптаун был настоящим городом мертвых» [36].
Эти сцены напоминали Великую эпидемию чумы в Лондоне 1665 года. Каждое утро по городу проезжали повозки, забирая мертвых и увозя их на кладбища. Каторжники, которых заманили на эту работу обещанием отпущения грехов, нагромождали тела друг на друга, и время от времени брезент соскальзывал, обнажая руки и ноги, помеченные ярлыками. Один из очевидцев писал: «Я действительно видел, как фургоны разъезжали вокруг, колокол звенел, когда они ехали, а возницы кричали „Выносите своих мертвых!“ То же самое читаешь в рассказах о черной смерти, от которых так содрогаешься» [37].
Поскольку каждый гробовщик в Кейптауне был перегружен работой, многим семьям приходилось самим доставлять тела своих близких на кладбище. Когда машины и такси были недоступны, они прибегали к тому, чтобы нести их на традиционных носилках (повозках или тележках, на которых помещается гроб) или даже толкать их к могиле на тачках. Неизбежная нехватка гробов, возникшая в результате эпидемии, означала, что многие трупы были похоронены в простынях.
Когда испанский грипп распространился по всему полуострову, его неизбежными жертвами стали коренные африканцы. Рабочие шахт, возвращавшиеся домой из Рэнда, умирали на дороге, в степи или в кустах, когда шли пешком. Один фермер в районе Граскопа, золотодобывающего лагеря в провинции Мпумаланга, сообщил, что довольно часто «встречались туземцы на всем протяжении дороги, просто оставленные умирать» [38]. Этот фермер видел «группы туземцев, в ужасе убегающих от больного мальчика, лежащего на дороге» [39], и вспоминал, что «если больной туземец не может идти дальше, его просто бросают друзья или братья, которые, возможно, сопровождали его» [40].
Умирающих шахтеров уносили из переполненных поездов, а условия в вагонах для чернокожих, должно быть, были ужасающими. В одном из таких поездов контролер отказался войти в эти вагоны, «потому что там было очень много больных». Когда вошел еще один пассажир, он обнаружил, что «там ужасный беспорядок» [41]. Питерсбургский корреспондент де Бюргер писал, что на путях поезда, идущего в Мессину, можно было видеть трупы чернокожих мужчин [42]. Условия стали настолько плохими, что в середине октября больничные вагоны были прикреплены к поездам, перевозившим большое количество чернокожих мужчин в Рэнд или из него.
Испанский грипп оказал разрушительное действие на южноафриканскую горнодобывающую промышленность. «Грипп действительно лишал прибыли и заставляет очень беспокоиться о будущем» [43], – признал сэр Лайонел Филлипс, председатель Центрального горного управления, в частном письме президенту Горной палаты. «Одна проблема за другой обрушивается на золотые прииски» [44]. Потери произошли на финансовом уровне, причем семнадцать из сорока восьми шахт в Рэнде сообщили о чистом убытке за ноябрь 1918 года. Хотя это имело серьезные последствия для владельцев шахт, их отношение к рабочей силе представляется крайне жестоким.
Испанский грипп оказался еще более разрушительным, когда он поразил алмазные месторождения Кимберли, куда его принесли железнодорожные пассажиры из Кейптауна. Кимберли был магнитом для болезней из-за плохих санитарных условий, убогого жилья и слишком большой скученности людей, и испанский грипп процветал в переполненных тюрьмах, военных лагерях, черных кварталах корпорации De Beers. Как сказал генеральный директор компании De Beers на комиссии по эпидемии гриппа, созданной впоследствии: «Учитывая условия, существовавшие до эпидемии, неудивительно, что, когда она началась, все способствовало ее распространению» [45].
Поначалу врачи и государственные чиновники считали вспышку «пустяковой» и говорили, что «не о чем беспокоиться, если будут приняты обычные профилактические меры» [46]. По мере распространения болезни по Кимберли стали очевидны характерные симптомы испанского гриппа. Помимо «потрескиваний в легких, кровавых отхаркиваний, обильных отложений на языке, красновато-фиолетового цвета кожи, кровотечения из носа или рта» [47], диареи и рвоты, у больных был характерный запах, «похожий на очень затхлую солому, незабываемый запах гриппа 1918 года, – вспоминал один из выживших, – такой острый, что он с силой ударял в нос» [48]. Многие врачи пришли к выводу, что это вовсе не грипп, а нечто гораздо более зловещее. Один врач в Кимберли решил, что перед ним новый вид пневмонии. Он «видел случаи с гангреной ног и пальцев, – сказал он эпидемиологической комиссии по гриппу, – и ни у кого не развивалась гангрена при гриппе или обычной пневмонии» [49]. Другие мнения экспертов перекликались с предыдущими теориями о том, что причиной разрушительной эпидемии может быть чума. Доктор Александр Эдингтон, выдающийся бактериолог, возглавлявший госпиталь Грея в Питермарицбурге, утверждал, что возбудитель был связан с чумой. А доктор У. Первис Битти заявил в The Cape Times, что эпидемия на самом деле была легочной чумой и что он уведомил об этом власти.
Общественность приняла теорию чумы. «Во имя всего святого, когда же вы перестанете болтать о „гриппе“? – спросил раздраженный читатель The Star. – Грипп не делает труп черным, но легочная чума делает» [50]. Многие африканцы соглашались с этим диагнозом, в то время как многие христиане не могли избавиться от библейских описаний чумы, они рассматривали эпидемию как форму божественного наказания за безнравственность. Президент Южной Африки генерал Луис Бота даже заявил, что эпидемия была наказанием за отсутствие единства между англичанами и африканцами. «Это один из способов, которым Бог хочет отрезвить нас, очистить от недоразумений, направить на путь большей любви, терпимости, сотрудничества и подлинно единого национального существования в вопросах духовных и политических» [51]. Сам Бота стал жертвой испанского гриппа в следующем году и умер 27 августа 1919 года.
