В конце концов, когда он достаточно поправился, Уэйна отнесли на носилках в санитарный поезд № 10. Там была еда, но не было умывальных принадлежностей. Уэйна отвезли в Руан, а там его ждала скорая помощь и «долгая темная поездка» в главную больницу № 8. Он пробыл там две ночи, а затем его отправили в Трувиль, «потому что оттуда было легче эвакуировать в Англию». Уэйн с удовлетворением отметил, что его лечит «врач – сторонник алкоголя» [67]. Затем он отправился в госпиталь № 74 и был переведен в офицерскую палату № 1, «палату, которая 12 дней была моим домом» [68].
Рядовой Ричард Фут также сумел оставить отчет о своем опыте [69]. Через несколько дней после перемирия 62-я дивизия рядового Фута получила приказ выступить в Германию вместе с оккупационной армией. Это была весьма значительная честь, оказанная только двум территориальным армейским дивизиям. Другой была 51-я горная дивизия, с которой 62-я дивизия участвовала в успешных боях при Авренкуре в 1917 году и на Марне в 1918 году. Но за несколько недель до окончания войны эта честь обернулась такими же потерями, как и любое сражение.
Во время марша от Мобёжа до Рейнского плацдарма в Кельне, примерно в 200 миль, достигнув Эйфеля к западу от Кельна в канун Рождества, формирование потеряло больше людей от гриппа и его последствий, чем было убито за предыдущие 22 месяца военных действий. Из-за холодной погоды, часто снежной и влажной, оказалось трудно доставить больного пневмонией в больницу. По пути были устроены временные госпитали, где врачи «творили чудеса», но они уходили от своих хорошо организованных госпиталей, а железные дороги не были в достаточно хорошем состоянии, чтобы госпитальные поезда могли добраться до передовой армии [70].
Счастливчиками среди нас, переживших грипп, были те, кого оставили в теплом, участливом французском, бельгийском или немецком доме и заботились до тех пор, пока лихорадка не прошла. Я был одним из счастливчиков [71].
Рядовой Фут заболел в деревне Тай-ле-Шато. Он вспомнил, как шел и вел свою лошадь весь день, а вечером почувствовал себя очень плохо. Хуже того, ему «пришлось полчаса стоять во время салюта, пока бригада проходила мимо под звуки национального гимна в такт вальсу», шатаясь от тошноты и усталости [72]. Жил рядовой Фут в помещении над деревенской пекарней, где он держал пузырек с пятиграновыми
[46] таблетками сульфата хинина и термометр. При температуре 40,5 °C он выпил тридцать таблеток и отключился. Батарея рядового Фута ушла вперед без него, и он оставался там, в теплой постели, принимая свой хинин, в течение трех дней, пока лихорадка не прошла. Затем ему посчастливилось проехать вперед на грузовике и догнать батарею в восьмидесяти км дальше по дороге [73].
Сержант Фиттер Отен из Ботли, графство Хэмпшир, был в числе тех, кому не так повезло. Сержант Отен был «мягким, знающим человеком, который служил в батарее с момента ее формирования и, как требовали его технические способности, постоянно находился рядом с действующими орудиями» [74]. Рядовой Фут видел, как сержант Отен садился в санитарную машину, когда заболел гриппом. «И он с благодарностью пожал мне руку, когда мы прощались. Он умер до того, как его доставили в больницу» [75].
Воспоминания рядового Фута, относящиеся к этому мрачному периоду его жизни, заканчивались на более легкой ноте – комичным рассказом об украденной свинье, тайно разделанной кузнецом, которую офицеры батареи зажарили и подали своим солдатам на Рождество. Немецкие военнопленные наблюдали за этой сценой с недоверием, поскольку никогда не видели, чтобы их офицеры обращались со своими солдатами так заботливо.
Еще дальше, в Салониках, медсестра Дороти Саттон сама стала пациенткой и боролась с испанским гриппом. В письме домой к матери в Хай-Уиком, графство Бакингемшир, Дороти писала:
«Я пролежала в постели три дня с тех пор, как в последний раз писала о гриппе. Этим летом он произвел опустошение среди здешних войск, очень немногие спаслись, и число погибших только от пневмонии было больше, чем когда-либо с тех пор, как началась эта экспедиция. Теперь я в полном порядке, хотя и снова была на дежурстве в течение трех дней. Я лежала в постели, когда было подписано перемирие, но услышала, как прозвучал салют. Так я поняла, что боевые действия прекратились» [76].
Наконец, к облегчению миллионов, война подошла к концу, но «испанка» не собиралась сдаваться.
Глава восемнадцатая
День перемирия
Утром 11 ноября 1918 года Каролина Плейн отправилась из своего дома в Хэмпстеде на Ченсери-лэйн в лондонском Сити. Сначала это путешествие не казалось ей чем-то необычным.
Отправившись в то утро из Хэмпстеда на омнибусе до Чансери-Лейн, я заметил, что все было, как во время войны, пока мы не оказались возле станции метро «Морнингтон». Внезапно прямо над нами раздался оглушительный взрыв. Воздушный налет, еще один воздушный налет! Из дома выбежала женщина и с тревогой посмотрела на небо. Но прежде чем кто-то успел вспомнить, что это может означать перемирие, люди хлынули из зданий на улицы. Война закончилась. С каждой минутой росли толпы людей [1].
Большинство торжеств не вызвало тревоги, хотя праздничная ракета, выпущенная с крыши Министерства ВВС, заставила закричать одного высокопоставленного чиновника: «Воздушный налет! В укрытие!» [2]. Церковные колокола зазвонили, сопровождаемые всплесками патриотического пения, буксиры гудели вдоль реки, и сразу после одиннадцати толпа заполнила сердце Лондона – площадь перед резиденцией лорд-мэра Лондона [3].
The Daily Express сообщала, что «сердечные аплодисменты сопровождались мощной песнью, священной песнью, нарастающей славными аккордами Доксологии
[47] – «Хвала Богу, от которого исходят все благословения» (Praise God from whom all blessing flow) [4]. Газета также напомнила читателям, что 11 ноября был «День св. Мартина, праздник великого солдата – святого Франции» [5].
Автор парламентских очерков Майкл Макдонах был поражен «грохотом ракет, стрелявших из полицейских и пожарных постов, громкими восклицаниями тех, кто был рядом, и тихими издалека… Я выбежал на улицу и спросил, в чем дело. „Перемирие! – восклицали кругом. – Война окончена!"» [6] Но Макдонах, взволнованный «радостным сообщением», признался, что его чувство было двойственным: «Я не испытывал никакого радостного ликования. Было облегчение, что война завершилась и что она не закончилась, как могла бы, – трагическим поражением союзников» [7]. Чувства Макдонаха разделяли многие в день перемирия. Великая война с Германией закончилась, но «испанка» не ослабила своего натиска на Лондон. Более двух тысяч семей потеряли своих близких из-за гриппа за последние две недели. Другие были повергнуты в скорбь телеграммами из Адмиралтейства или Министерства обороны, в которых говорилось, что любимый муж, сын или брат никогда не вернется домой. Для них Великая война была трагедией, оставившей их в таком смятении, что они не желали ничего другого, кроме как провести День перемирия в одиночестве. Настоятель Рочестерского собора стоически возглавил благодарственную службу в своем храме, всего несколько часов назад узнавший, что его сын погиб в море [8].
