Полиция и армия договорились, что существующие запреты на костры и фейерверки будут отменены. Это означало, что после наступления сумерек жители Хайта в графстве Кент смогли сжечь чучело кайзера, хотя на самом деле «самый ненавистный человек в Англии» в тот вечер обедал в качестве гостя у голландца графа Бентинка в Амеронгене [29]. Поскольку были также сняты ограничения на внутреннее освещение, большие города осветились впервые с тех пор, как с началом «набегов» цеппелинов был введен этот запрет. Позже той же ночью правительство не только приостановило действие закона DORA (закон «О защите Королевства»), но и устроило яркую демонстрацию прожекторов [30].
Толпа лондонцев и военных, находившихся в отпуске, заполнила Трафальгарскую площадь, многие, взявшись за руки, пели, раскачиваясь в такт музыке. По словам писателя Осберта Ситвелла, служившего капитаном в Гренадерской гвардии, «они пребывали… как в кермессе
[48], написанном Брейгелем старшим» [31]. Капитан Ситвелл в сопровождении балетного импресарио Сергея Дягилева и танцовщика-хореографа Леонида Массина, выступавшего в Лондоне с русским балетом, присоединились к вечеринке в «Адельфи», расположенной между Трафальгарской площадью и Темзой [32]. Также присутствовали Д. Г. Лоуренс и его жена Фрида, уроженка Германии, двоюродная сестра летающего аса
[49] барона фон Рихтгофена, убитого семь месяцев назад. Неподалеку, в Юнион-клубе с видом на Трафальгарскую площадь, Лоуренс Аравийский присутствовал на более спокойном празднике, обедая с двумя археологами, довоенными друзьями, теперь одетыми в военную форму [33].
Лейтенант Дафф Купер из Гренадерской гвардии был не в настроении праздновать, но чувствовал себя обязанным выйти в свет. Он обедал в «Ритце» со своей невестой леди Дианой Мэннерс: «Там была огромная толпа, ждать очередное блюдо приходилось бесконечно, а еда, когда ее подавали, была холодной и противной, – признавался Дафф Купер в своем дневнике. – Я не получал никакого удовольствия, и как можно скорее мы с Дианой ускользнули и вернулись на Сент-Джеймс-стрит. На улицах все были полны дикого энтузиазма. Диана разделяла со мной мою печаль и в какой-то момент не выдержала и зарыдала» [34].
На следующее утро Дафф проснулся с лихорадкой и лежал в постели, размышляя о том, «какая жестокая ирония судьбы – пережить войну и умереть от гриппа в собственной лондонской квартире» [35]. В следующем месяце у сестры Даффа, Стеффи, после перенесенного гриппа развилась пневмония: «На Довер-Стрит я встретил Нила Арнотта, врача, который сказал мне, что Стеффи умерла несколько минут назад. Температура у нее упала прошлой ночью, и она, казалось, чувствовала себя лучше, но теперь они знали, что ее легкие были полны яда, и ситуация была безнадежной» [36]. В Колорадо Кэтрин Энн Портер увековечила свою реакцию на перемирие в книге «Бледный конь, бледный всадник». Когда альтер-эго Кэтрин, Миранда, лежала в постели, ее разбудило столпотворение на улицах перед больницей: «Колокола надрывались, сцепившись друг с другом, они столкнулись в воздухе, рога и свистки пронзительно смешались с возгласами человеческого горя, сернистый свет вырвался через черное оконное стекло и исчез в темноте» [37].
Когда Миранда спросила, что происходит, ее сиделка мисс Таннер ответила: «Слышала? Они празднуют. Это перемирие. Война закончилась, моя дорогая» [38].
Но Миранда, потерявшая своего возлюбленного Адама из-за испанского гриппа, не была настроена на ликование. Когда нестройный хор старушек неровным речитативом пел «О, скажи, ты видишь?» их голоса почти утонули в звоне колоколов, и Миранда отвернулась. «Пожалуйста, открой окно, – взмолилась она. – Я чувствую здесь запах смерти» [39].
Объявление о перемирии заставило Миранду оцепенеть: «Больше никакой войны, никакой чумы, только ошеломляющая тишина, которая следует за прекращением стрельбы артиллерийских орудий; бесшумные дома с опущенными шторами, пустые улицы, мертвый холодный свет завтрашнего дня. Теперь будет время на все» [40].
В Нью-Хейвене, штат Коннектикут, Джон Делано, потерявший во время эпидемии многих товарищей по играм, услышал звуки перемирия.
Пожарные свистели, заводы выпускали пар, и люди выбегали на улицы, стуча кастрюлями и сковородками. Мальчики возвращались домой!
У нас был большой парад по Гранд-стрит в Нью-Хейвене, и все военные маршировали в мундирах, касках и гетрах. Все размахивали флагами, плакали, обнимались и целовались [41].
Дэна Тонкеала из Голдсборо, штат Северная Каролина, еще до рассвета разбудили приятели его отца по бассейну, которые хотели одолжить у него большой американский флаг, который был прибит на стене его магазина. Через несколько часов флаг уже висел на шесте, возглавляя победный парад, который шел по городу. Для Дэна это было радостное время: «Люди высыпали на улицы, забыв о своих страхах, обнимаясь и целуясь. Это было очень радостное время. Толпы людей маршировали по Голдсборо» [42].
После парада жизнь в Голдсборо быстро вернулась в нормальное русло. «Ты как будто щелкнул выключателем. Вновь открылись предприятия и театры. Мы вернулись в школу. Фермеры начали возвращаться со своими фургонами с продуктами, и через неделю или две появились другие торговцы» [43].
Колумба Вольц из Филадельфии, выздоравливавшая от испанского гриппа вместе с родителями, больше не беспокоилась из-за похоронного звука «Бонг, Бонг, Бонг», который издавали колокола в соседней церкви. Вместо этого вот что она услышала: «Церковные колокола снова зазвонили так славно. Я думаю, что в тот день в Филадельфии звонили все церковные колокола. Это было самое прекрасное событие. Услышав колокольный звон, все вышли из своих домов, собрались, забыв о гриппе, такие счастливые, что война кончилась. Я почувствовала, как вся радость возвращается в мою жизнь» [44].
Жизнь также вернулась в нормальное русло в оживленной итальянской общине Анны Милани: «Все дети снова играли на улице. Рыбак проезжал мимо со своей повозкой, предлагая свежую рыбу. Фермер продавал овощи. Моя мать вышла – все матери вышли – покупать рыбу и овощи» [45].
В конце своего очерка о праздновании Дня перемирия Майкл Макдонах заключил: «Долгое время мы находились под сенью смерти и разрушения. Теперь наши взгляды устремлены вперед, навстречу свету жизни. По крайней мере, тех из нас, у кого слезы не застилают свет из-за тех, кто не вернется с войны» [46].
К сожалению, этот «свет жизни» не будет сиять для всех. Как заметил доктор Виктор Воан, «в ноябре было подписано перемирие, но между медициной и болезнью перемирия быть не может» [47].
«Испанка» не исчезла в конце войны. В Манчестере она пробиралась сквозь толпу, собравшуюся на Альберт-сквер, чтобы отпраздновать перемирие, несмотря на предупреждения главного врача доктора Джеймса Нивена о последствиях таких массовых собраний. В то время как The Manchester Evening News опасалась, что «если люди покинут свои дома, вполне вероятно, что многие миллионы микробов распространятся» [48], совет Нивена остался без внимания, поскольку тысячи людей хлынули в город, чтобы отпраздновать радостное событие. К последней неделе ноября 1918 года Нивен зарегистрировал 383 случая смерти от гриппа за одну неделю, что вдвое больше, чем число умерших в последнюю неделю июня. «Город постигло настоящее бедствие» [49].
