– С тобой? – Прозвучало задиристо, но Паудль и не думал сдерживаться.
– Не со мной. С моим бойцом. Он хорош в глиме.
– А давай! – Кураж все никак не оставлял Паудля. – Зови сюда своего бойца.
– Завтра. Приходи на мой корабль.
Все так же хмурясь, йотун развернулся и зашагал к причалу. Он отошел достаточно далеко, когда молодой человек спохватился:
– Эй, а что мне за это будет?
Йотун остановился и медленно развернулся к нему. Паудлю показалось, что он увидел в глазах гиганта удивление.
– Не строй из себя дурачка. Сам знаешь.
Ответ был странный: о награде за бочку голландец орал так, что слышно было в самой Дании. Как же, по его мнению, Паудль должен был узнать, что ждет его в качестве награды за победу над чужим бойцом? Хотя, возможно, капитан имел в виду, что на чужеземном корабле всегда найдется, чем удивить простого исландца. Эта мысль была унизительной, но не такой уж неправдоподобной.
Паудль сам еще не решил, встретится ли он с неприятным голландцем завтра или нет. Решил пока не раздумывать над этим, а созвал вокруг себя всех желающих (у кого при себе были рюмки), чтобы отведать бесплатного аквавита, и с наслаждением выдернул пробку из бочки.
Когда его нашла Диса в компании другой девушки, Паудль неожиданно для себя оказался мертвецки пьян. Несмотря на это, он сумел предложить двум очаровательным йомфру по глоточку великолепного (надо отдать должное йотуну!) напитка. Подруга была старше и выше Дисы, ее волосы были темнее, голос ниже, а формы более округлыми. Ее звали Сольвейг, и она была дочерью священника. Паудль вовсе не был уверен, что сумеет удержать это знание у себя в голове до утра, поэтому умолял Дису прийти завтра на пирс к закату. Не без труда выговорив такую заковыристую просьбу, он спрятал поглубже кошель, чтобы его ненароком не срезали, и, попрощавшись с девушками, стал пьянствовать дальше.
Диса
– Как думаешь, он о чем-то догадался? – Сольвейг перевернулась на живот и положила подбородок на руки. За занавеской смачно храпел преподобный Свейнн, которому вторил его брат. В Эйрарбакки трудно найти ночлежку, когда приплывают корабли. Повезло, что у пастора тут жила родня. Впрочем, брат преподобного, такой же грузный, с маленькими блестящими глазками, все равно не выказал особой радости по случаю того, что троица из Стоксейри остановится у него. Он мог бы получить намного больше, если бы дал приют кому-нибудь чужому. А с родного брата что возьмешь? Диса даже подумала, что если бы не обаяние Сольвейг, то и вовсе ночевать бы им в амбаре.
– Если не догадался сейчас, то завтра точно поймет, не дурак же он, – ответила она.
– Ты плохо знаешь мужчин, – снисходительно хмыкнула Сольвейг. – Вот увидишь, наутро он будет уверен, что сильнее всех в Исландии и никто не может с ним тягаться. А уж после того, как одержит победу над голландским бойцом…
Лицо Дисы сделалось озабоченным.
– С чего ты взяла, что одержит?
Сольвейг растянула губы в улыбке, довольная, как лиса, схватившая птицу.
– Тебе и правда стоит больше доверять себе. Матушка хорошо тебя обучила.
С этим Диса спорить не стала: Тоура многое в нее вложила. Впрочем, некоторые знания она до сих пор опасалась использовать и сохраняла их нетронутыми, как бусы, которые каждый раз обещаешь себе надеть на праздник, но все откладываешь и откладываешь.
Сольвейг сладко потянулась и прижалась к боку Дисы мягкой грудью. Гладкая кожа подруги словно подсвечивалась изнутри слабым светом фонаря. После смерти отца и Гисли, когда мать впала во что-то сродни помешательству, Диса стала все больше времени проводить с Тоурой и Сольвейг. Хотя последняя была старше Дисы на несколько лет, новую матушкину подопечную она приняла с благосклонностью, и между девочками зародилась теплота. Временами они лежали на одной кровати и заплетали друг другу волосы – чем причудливее, тем лучше, – или рисовали кончиками пальцев гальдраставы на спине подруги. Это была опасная и щекочущая забава. Нужно было определить, какой знак на тебе пытаются нарисовать, прежде чем будет проведена последняя линия. Но с тех пор, как за этим занятием их застукала Тоура и высекла так, что девочки еще неделю не могли нормально сидеть, они уже так не баловались. Сама Тоура гальдов и ставов почти не знала, зато ей были хорошо ведомы травы. Она знала, какие растения помогают облегчить роды, а какие способны вывести вора на чистую воду, и всему этому научила Сольвейг и Дису.
– О чем ты размышляешь? – спросила Сольвейг, накручивая на палец длинный локон подруги.
– Обо всем: догадался ли капитан, что за Паудлем кто-то стоит, удастся ли мне его перехитрить, покажет ли он ее…
Когда Диса произнесла последнее слово, преподобный Свейнн всхрапнул особенно яростно, так что даже фонарь над головами девушек будто качнулся. Лицо Сольвейг сделалось серьезным. Без улыбки она напоминала мать: брови супились, щеки ползли вниз.
– Твой парнишка не выглядит умником, но с капитаном его роднит один недостаток.
– Какой?
– Они оба мужчины, – Сольвейг откинулась на подушку, внутри которой зашуршало сено. – Наш капитан скорее поверит, что за личиной простачка кроется коварный колдун, чем в то, что его руку направляет женщина.
Паудль
Паудль проснулся с такой тяжелой головой, словно выпил бочку аквавита целиком, ничем при этом не закусывая. Спал он, как выяснилось, в чьем-то сарае на колючем сене. Пахло здесь прескверно, и Паудль бы не удивился, узнав, что запах идет от него самого. С трудом поднявшись на ноги, он отыскал бочку с водой и привел в порядок себя и одежду. Голову было не повернуть – казалось, одно лишнее движение, и внутренности поднимут бунт. Спохватившись, он проверил кошель. Удивительно, но серебра в нем не убавилось. Может, людям показалось бесчестным воровать у того, кто так щедро их угощал, но скорее они просто испугались, что кто-то заинтересуется происхождением монет и позовет сислумана. А там и до отрубленной за воровство руки недалеко!
Мысли в голове напоминали протухшее акулье мясо. Паудль недоумевал, зачем вчера ввязался в этот глупый спор. В кошеле он нащупал гладкий камешек, который сунула ему Диса. Странная все-таки девушка… Было в ней что-то такое, от чего Паудлю становилось не по себе. Когда люди боятся, они выглядят напуганными, когда радуются, их лица освещает улыбка. Выражение же лица Дисы почти все время было одинаковым: злым и упрямым.
Он поднес камешек к глазам и почти не удивился, рассмотрев на нем рисунок: улыбающееся лицо, вписанное в окружность, от которой расползались в стороны линии, напоминающие древесные ветки. Похожие штуковины Паудль видел у Эйрика. Внутри его закипела злость, и он сжал камешек с такой силой, что, будь его края острыми, уже пошла бы кровь. Если эта девка решила прибегнуть к колдовству, то какого дьявола сделала это за его счет!
Он с трудом дождался заката, чтобы отправиться на пирс. Торговые дела шли неважно, что не добавило Паудлю хорошего настроения. Злой как черт, он расхаживал вдоль мостков, ожидая Дису. Уже решил было, что девушка издалека заметила его раздражительность и побоялась подходить, как вдруг она выросла прямо у него за спиной. Ее бесшумное появление заставило сердце Паудля биться чаще, и он едва сдержался, чтобы не выругаться, как последний матрос.
