– Кас, та ли эта книга, в которой спрятано знание, как излечить человека от всевозможных болезней? Поверь, мне очень нужна та самая. Ни на какую другую, даже такую восхитительную, я не соглашусь.
Кас сплюнул на палубу, и плевок его был черен от табака. Потом он отдал отрывистый приказ Ульрику на голландском, и тот загрохотал деревянными ботинками по лестнице трюма. Поднялся тревожный ветер, паруса над головой Паудля всколыхнулись. На лицо Каса набежала туча, и он низким голосом изрек:
– Ты славный паренек, Паудль Магнуссон. Для исландца, конечно. Не то что вся эта дрянь в фактории, которая за фунт червивой муки продаст родных детей. Поэтому попомни слова старого Каса: тот, кто надоумил тебя просить у меня книгу, – враг, которого ты будешь проклинать до конца своих дней…
Паудлю не понравилось, что с ним говорят свысока, да к тому же запугивают, и он промолчал, придав себе отстраненный вид. Ульрик подошел к капитану неспешно, вразвалочку, словно намеренно хотел отсрочить момент передачи книги. Да и не книга вовсе у него была в руках – так, несколько сшитых гнилой нитью страниц, кое-как обернутых плотной кожей с выцветшим тиснением. Паудлю показалось, что от кожи пахнет серой, но он убедил себя, что это просто игра его воображения. Но если драгоценную Библию капитан держал небрежно, как ничего не стоящую безделицу, то к этой ветхой тетрадке прикасался как к сокровищу. На земле Паудля змей не водилось, он видел этих пугающих созданий только на картинках, но если бы ему вдруг ни с того ни с сего потребовалось взять змею в руки, он поступал бы в точности как сейчас Кас.
– Не думай, что я отдам тебе книгу просто так! – грубо предупредил капитан. – Чтобы ее получить, ты должен принести мне другую, написанную точно такими же буквами, как эта.
Паудль раздраженно нахмурился.
– Как, по-вашему, я должен принести вам такую книгу, не увидев ни страницы?
– О, ты увидишь! – лысая голова капитана пошла складками, когда он поднял брови. – Я открою ее, чтобы ты взглянул. И сразу закрою, тебе и того будет достаточно. Постарайся запомнить как можно больше, хотя, помяни мое слово, это глупая затея. Готов?
Только сейчас Паудль заметил, что палуба опустела. Матросы спустились в трюмы или разошлись по дальним частям корабля. Даже Ульрик, повсюду следовавший за своим господином, словно растворился в воздухе. Ветер усилился, возвращаться на лодке на берег будет сложновато. Надо запомнить какое-нибудь одно слово, если удастся, решил он. А если записи будут совсем неразборчивыми, то хотя бы один или два символа. Это поможет определить язык, если он Паудлю незнаком. Всегда найдутся знающие люди, которые помогут… Он уверенно кивнул и подошел ближе к Касу.
Капитан еще раз сплюнул на палубу, и на мгновение Паудлю показалось, что плевок его сейчас задымится и прожжет древесину. Наконец, чертыхнувшись в последний раз, Кас открыл перед юношей книгу на самой первой странице. Сначала ничего не произошло, только оглушительно и надсадно, над самым ухом, закричала какая-то птица. Паудль раскрыл пошире глаза, словно это могло помочь лучше запомнить письмена, и глаза опалило. Знаки и символы вспыхнули прямо в глубине его головы, как будто дьявол развел костер внутри черепа. Они плясали и глумились над его глупостью, хохотали оглушительно и надрывно. Неузнаваемые, незапоминаемые, они меняли форму и размеры, цеплялись за одежду, как насекомые. Паудль затряс руками, чтобы стряхнуть буквы с пальцев, но они карабкались все выше и выше, заползали ему в уши и ноздри, выжигали сами себя прямо на коже по всему телу, как маленькие клейма…
А потом все исчезло. Оглушенный, он стоял перед капитаном, моргая как сумасшедший. На глаза точно набросили поволоку, и Паудль видел все окружающее сквозь туман.
– Я отчалю завтра, – предупредил капитан. – Даст Всевышний, вернусь сюда через год. К этому сроку ты будешь уже слепым безумцем, так что вряд ли мы с тобой еще хоть раз свидимся. Но если вдруг – уж не знаю, каким чудом – тебе удастся достать вторую книгу, принеси ее сюда. Тогда получишь желаемое и исцелишься.
«От чего я исцелюсь? – хотел спросить Паудль. – Я ведь не болен». Но на него навалилась такая усталость, словно к ногам привязали по мешку с зерном. Он ничего не смог ответить капитану. В голове царил туман, перед глазами расплывалась муть. Его погрузили в лодку, как безвольный куль, и доставили на берег. В пору белых ночей жизнь фактории не утихала долго, так что невозможно было понять, который сейчас час. Да у Паудля и не было никакого желания это узнавать.
На пирсе его ждала Диса – на том же самом месте, где оставила после драки с Ульриком. Казалось, это было так давно, что с тех пор успели растаять ледники и вырасти леса. Девушка подскочила к Паудлю, как лиса к мыши. Она теребила его за одежду, спрашивала о чем-то и заглядывала в лицо в ожидании ответа, но Паудль был так слаб, что хотел лишь лечь на землю и проспать до следующей белой ночи. Он не уловил момента, когда рядом с Дисой выросла ее подруга, и они повели его куда-то, переругиваясь по пути. Точнее, ругалась Сольвейг, Диса все больше отмалчивалась.
Девушки привели его в какой-то сарай и уложили на солому. Через стенку блеяли овцы, но Паудлю было безразлично, даже если бы звери топтались по нему – живому, – как по мертвому. Он завернулся в собственный плащ, опустил голову на солому и плотно закрыл глаза.
Диса
Три дня и три ночи Диса пыталась разговорить Паудля. Она приносила ему еду и пиво, испытывала на нем отвары, щипала его и даже жгла горячим фитилем, но все было без толку. Парень полностью ушел в себя, взгляд его стал рассеянным, а душа пребывала в смятении, что читалось на обмякшем пустом лице. Диса снова и снова пыталась понять, что могло произойти там, на корабле. Паудль вернулся с него, как человек, которого вытащили из петли и который желал лишь одного – в эту петлю вернуться.
Рядом квохтала напуганная Сольвейг. Она боялась, что кто-нибудь мог увидеть их с Паудлем вместе и обвинить девушек в колдовстве. Дисе раз за разом приходилось напоминать ей, что нет никакого смысла тревожиться о том, что еще не произошло. Беда Сольвейг заключалась в том, что она всегда пыталась обогнать время, предугадать все возможные несчастья. Беда Дисы – в том, что она не любила загадывать наперед.
Даже Паудль ей подвернулся совершенно случайно. Если бы не он, капитан Кас отчалил бы в Голландию, забрав с собой легендарную колдовскую книгу, на которую охотились самые отчаянные колдуны. Диса слышала о ней от Тоуры, а та каждый раз рассказывала историю по-новому. То говорила, что Кас причаливает в Эйрарбакки много лет подряд, предлагая местным силачам испытать свою удаль, то твердила, что по молодости была его любовницей, и капитан раскрыл перед ней заветные страницы, которые обожгли лицо, как горячий воздух от костра. Диса не слишком верила этой байке – когда Тоура рассказывала ее, то путалась в словах и едва соображала. Да и преподобный Свейнн только хохотнул в свои обвисшие щеки, не сказав ни слова.
Все же Диса хотела получить эту книгу, о которой так много слышала от старой ведьмы. Она уже взяла от той все, что старуха могла дать, и выгрызла ее знания, как стая коз уничтожает лес. Тоура стала похожа на оголенную пустыню. Опустошив свою наставницу, Диса принялась искать другие источники. Она цеплялась за все, до чего могла дотянуться: за обрывки историй старого Свейнна, за его безобидные записи вроде того, каким отваром излечить подагру и как приручить мелких демонов, похожих на стаю мошки. Но Дисе хотелось большего. Гримуар голландского капитана мог бы приоткрыть ей новые двери, у которых до того она могла лишь топтаться. Но достать его самолично нечего было и думать – Паудль подвернулся очень кстати.
