– Преподобный, возьми меня в ученики!
Мгновение назад Диса протянула Эйрику горячую лепешку, которую тот перебрасывал из руки в руку, чтобы не обжечься. Когда прозвучала просьба, пастор чуть ее не уронил и подхватил у самого пола. Жена осуждающе цыкнула.
– Сколько тебе лет, Арни? – нахмурившись, уточнил Эйрик и отщипнул от лепешки маленький кусочек.
– Девять.
Эйрик вздохнул и покачал головой:
– Слишком мал еще, прости. Даже мне было пятнадцать…
– …а ведь наш пастор был так талантлив с самого рождения! – поддразнила его Диса.
– Преподобный. – Глаза у Арни вдруг потемнели, а голос, хоть и остался высоким и чистым, обрел какую-то незнакомую глубокую мелодику. – Сколько мне, по-твоему, осталось жить?
– Сколько отведено Богом, – без запинки ответил Эйрик, изучая свою лепешку.
– Верно. Богом мне отведено еще десять лет.
Диса наградила брата беззлобным подзатыльником.
– Хватит чушь молоть! Давно ты в духовидцы записался?
– Давно, просто тебе не говорил, – не обратив на подзатыльник никакого внимания, ответил Арни. – Я точно знаю, сколько проживу. Преподобный, ты ведь сам говорил, что я умен не по годам и буду умнеть и дальше. А когда исполнится мне девятнадцать, я буду мудр, как глубокий старик. Хочешь, чтобы больше людей помогали ученостью другим? Так дай мне своего ума!
– Ешь лепешку. – Вот и все, что ответил Эйрик, и Арни не стал его уговаривать. После ужина он вернулся к чесанию шерсти и больше не проронил ни слова.
Когда глубокой ночью, освещенной только высверками угольков в очаге, Эйрик лег на Дису, она удивилась, но приняла его тяжесть с сонной нежностью. Он был непривычно молчалив и сосредоточен, а когда закончил, не стал дурачиться, как делал это обычно, а притянул жену к себе на грудь и зарылся в ее курчавые волосы. Она знала, о чем он думает.
– Испытай его, – тихо предложила девушка. – Ты ведь ничего не теряешь. Напугаешь его до обоссанных штанов, и дело с концом. Ты же всегда так поступал.
Арни
Иногда Арни забывал, что ему девять лет. Думал, что девяносто девять, как слепому старику Бьяртни Гислусону, с которым они выходили в море, когда были молодыми. Потом Арни утонул, а Бьяртни вернулся к жене на сносях и маленькому сыну. Когда перед сном Арни закрывал глаза, то вспоминал ядовитый вкус моря, заползающий внутрь.
Иногда Арни забывал, что ему девять. Тогда ему было тридцать две или тридцать три зимы, и он рожал на свет своего четвертого ребенка. Думал, что все пройдет хорошо, но несносное дитя никак не желало покидать пузо. Разорвав чрево, оно успокоилось, а он – точнее, она – умер.
Арни точно не помнил, сколько раз он был разным собой, прежде чем стать Арни. Шесть, может, семь. Раз или два он умирал, едва успев вдохнуть. Раз или два доживал до такой глубокой старости, что сам молил Бога о смерти.
Сейчас он был целиком Арни, от кончика носа до пяток. Но странные воспоминания приходили и уходили, как волны. Несколько раз он пытался рассказать об этом Дисе – единственному на свете человеку, кто мог бы его понять. Она поняла, но ответила: «Что с того, кем ты был и кем станешь? Тебе это что, поможет наловить больше рыбы? Постирать больше одежды? Вот и не ной. Думай о том, кто ты сейчас». Он тогда надулся, но скоро забыл об этом – Арни вообще легко спускал любые обиды. Он представлял свою голову как ларь, разукрашенный завитушками. Класть туда полагалось самое ценное, а от ненужного избавляться. Если набить его шелухой вроде обид, не останется места для всего остального.
Когда Арни становилось совсем худо и тело отказывалось повиноваться, он мечтал перепрыгнуть в другую жизнь и сделаться кем-то, у кого крепкие руки и ноги и светлая голова. Кем-то, кому солнечный свет не жжет кожу, чьи пальцы, локти и колени не причиняют невыносимые страдания, а ступни не похожи на чаячьи лапки. Он представлял себя сильным и высоким, как преподобный Эйрик.
Арни видел, что Эйрик тоже прожил много жизней, но когда он с ним об этом заговорил, оказалось, что пастор не помнит ни одной. Мальчику от этого сделалось немного грустно, но затем он вспомнил про свою голову-ларь и отказался грустить. Пастор сказал ему то же, что и Диса, только без «не ной». Втолковал, что эту жизнь должно ценить, и Арни начал ее ценить, когда понял, что хочет быть похожим на Эйрика.
Это было непривычное чувство. В своей жизни он еще ни на кого не хотел походить, кроме одного маленького барашка, но и то недолго. Эйрик ничем не напоминал барашка. Его руки и голос умели создавать такие чудеса, от которых у Арни уши закладывало. Парни один за другим приходили к нему и просились в ученики, и еще до того, как они называли свою просьбу, Арни знал, что Эйрик им откажет. Они были плоскими и простыми, как камни. Диса тоже была как камень, но она была тяжелой. Когда находишь такой булыжник на берегу, кажется, что он прижимает собой весь пляж, чтобы тот не улетел. А эти были легковесные. Когда пастор их прогонял, Арни изо всех сил надеялся, что он предложит и ему попытать удачу, но преподобный молчал.
Арни ни за что не решился бы первым заговорить об этом, если бы «Серая кожа» не шепнула, что жить ему осталось всего десять зим. «Кожу» он недолюбливал. Когда никто не видел, она хозяйничала в доме, как бонд: подсовывала свои мысли Эйрику и Дисе под подушки, булькала в мясной похлебке. Один лишь Арни всегда замечал ее проделки и за хвост вышвыривал за порог. В отместку книга сказала мальчику, что недолго ему осталось всем мешать. Арни решил не ждать больше и попросился к Эйрику в ученики, хоть и знал, что тот сперва откажет.
Теперь, ночью, сон не шел к Эйрику. Он вертелся и вздыхал, не привыкший к бессоннице, а когда встал, Арни был уже готов.
– Иди за мной, – тихо велел пастор, кидая на его кровать теплый плащ.
Они вышли на улицу. Ночь была ветреной и беззвездной. Шерстяной плащ, сшитый на вырост, волочился по земле. Эйрик шел в сторону озера широким шагом: один его шаг – три шажочка Арни. Пастор знал здесь каждый камешек, а мальчик, бежавший за ним след в след, то и дело спотыкался. В любой другой раз сильные руки Эйрика подхватили бы его, не дали упасть, но сейчас преподобный даже не обернулся. Он перестал быть для Арни опорой, и от этого мальчик ощущал пугающую пустоту.
В гнетущей тишине они шли вдоль берега на север. Тьма была такой плотной, что в какой-то миг Арни забыл, где вода, и испугался, что ухнет вниз и пойдет к тихому озерному дну, не издав ни писка. Эйрик остановил его жестким касанием и, взяв за плечо, подвел к самому берегу. По звуку Арни угадал, что там привязана лодка. Он знал ее поскрипывание с детства, и теперь оно странным образом его успокоило. Эйрик усадил мальчика на шаткую скамью, а сам взялся за весла. Они плыли в густом безвременье. Арни это напомнило ту его жизнь, где он утонул вместо своего друга Бьяртни, только там вода была соленой, а тут – пресной. Он даже тронул ее, перегнувшись через борт лодки, и попробовал на язык.
