Словно спохватившись, что весть ведь и вправду дурная, он напустил на лицо тучи, сдвинул брови и понурил голову.
– Матушки сегодня не стало.
Диса стояла у порога и не хотела его пускать. Впервые в жизни она ощутила свою уязвимость, оставшись одна. Солнце стояло высоко. Что задержало Эйрика?
– Господь призвал ее в Царствие Свое, – ответила она тихо.
Бьёрн сделал шаг навстречу, и Дисе пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отступить.
– Тебе не здоровится, Тоурдис? Не нравится мне твоя бледность.
– Зато ты опух, как суягная овца.
Она не собиралась ему грубить, просто резкость всегда служила ей щитом. Бьёрн не разозлился. Он знал ее лучше, чем она привыкла думать.
– Я не хочу больше быть в ссоре с тобой, Диса. Мне это тягостно.
– И мне. – Диса и сама не сумела бы сказать, правда это или она говорит так лишь затем, чтобы избежать нового спора. Все же она позволила себя обнять, и объятия Бьёрна оказались горестными и теплыми. Потом вынесла брату кружку воды, а там подоспел и Эйрик. Если его и насторожил визит шурина, вида пастор не подал: был с ним любезен, напоил пивом и согласился завтра же прибыть на отпевание. Пастор Свейнн после смерти жены был совсем плох, не мог уже вести службу, и Сольвейг хотела забрать отца доживать век к себе, в Арнарбайли.
Когда, откланявшись, Бьёрн снова вскарабкался в седло и отправился домой, Эйрик одной рукой приобнял жену:
– Тебе стало спокойнее от того, что вы помирились?
– Мы не помирились. Просто делаем вид, будто все в порядке.
– Когда Петр спросил Иисуса, сколько раз прощать брату, согрешившему против него, Господь ответил…
– …до седмижды семидесяти раз, – закончила Диса раздраженно и вывернулась из рук Эйрика. – Только брат, помнится, должен был покаяться. А я тебе вот что скажу: волна редко бывает одна
[13].
Эйрик и сам особо не верил в искренность Бьёрна, на которого год назад они с Дисой наслали мелких бесов. Вреда те ему не причинили, и не прошло и трех дней, как черти вернулись назад. С тех пор Диса видела Рагнхильд нечасто, та навестила ее лишь раз или два втайне от мужа. Девушка выглядела печальной, зато синяки сошли.
…На следующий день все трое – Эйрик, Диса и Арни – прибыли в Стоксейри. Усадьба выглядела обветшалой после зимы, но все батраки были заняты делом, и не похоже, чтобы они голодали. Дису приветствовали тепло и радостно, несмотря на трагичные обстоятельства. Не было только Кристин: та недавно вышла замуж за парня из Хоулара, жила теперь далеко на севере и на похороны не успевала.
У тела свекрови бдела Рагнхильд. При виде Дисы она бросилась ей на шею и потом еще долго не могла разомкнуть объятия. Казалось, девушка так истосковалась по человеческому теплу, что никак не могла заставить себя оторваться. Арни, вошедший в бадстову, чуть охладил ее пыл, но и для него у Рагнхильд нашлась пара ласковых слов: она отметила, как он вытянулся, и сказала, что румянец на щеках говорит об отменном здоровье. На самом деле если Арни и вырос, то лишь на ноготок-другой, а на белом, как морская пена, лице из красноты были лишь пара прыщей. Но отвечал братец учтиво. У тела Хельги он взял себя в руки и снова сделался похож на старика, запертого в теле мальчишки. Присел перед постелью, на которой лежала матушка, и долго вглядывался в ее лицо.
– Никогда не видел ее такой спокойной, – наконец сказал он, и Диса не могла с ним не согласиться.
Она разглядывала мертвую Хельгу без печали. Матушка – с ее историями и песнями, с древними обычаями, которые она скрывала от пастора Свейнна, – почила много лет назад. Прежняя Хельга угасла, не отыскав в себе сил бороться со своей утратой, и бросила на полувзрослого Бьёрна троих детей, из которых все выжили. Что бы Диса ни испытывала к старшему брату сейчас, она не могла сказать, что он не заботился о семье, даже о калечном Арни.
Рагнхильд уже прибрала тело к похоронам: постригла Хельге ногти и закрыла глаза. Еще по пути сюда Диса обсудила с мужем и братом меры предосторожности, но все сошлись на том, что они не обязательны. «Матушка жила тихо, – сказал Арни, – и умерла тихо. Даже если она и встанет из могилы, вряд ли это кто-то заметит». Диса хотела сказать брату, что это неправда, что Хельга очень даже бросалась в глаза и была красавицей с певучим голосом, но потом поняла, что Арни никогда ее такой не видел и вряд ли в это поверит.
– Как ты? – улучив момент, спросила она у Рагнхильд.
Та смутилась своего порыва и теперь стояла от пасторши в нескольких шагах, сцепив перед собой руки.
– Твоими молитвами, – улыбнулась девушка.
Платье на ней было чистое, а волосы аккуратно заплетены. Только ногти обгрызены под корень, так что на розовых кончиках кое-где запеклась тонкая кровавая корочка.
– Мой брат ласков с тобой?
– Он не груб, – ответила Рагнхильд, а потом шепотом добавила: – Я знаю, что это все сделали ты и преподобный Эйрик. Каждый день я благодарю Бога за то, что вы у меня есть.
– Но ты так и не затяжелела. – Фраза получилась резкой, хотя Диса этого не хотела.
Рагнхильд, опешившая от такой прямоты, колебалась, выбирая между правдой и отговорками: мол, на все воля Божья… В конце концов, она, вероятно, решила, что Диса – единственная, с кем можно поделиться:
– Бьёрн редко ложится со мной. Говорит, что я пустоцвет. Наверное, он прав. Твой брат хороший человек, раз не прогоняет меня и не разводится, Диса. Даже бывает нежен со мной, так что я не могу желать большего.
– Всегда нужно желать большего. – Дисе показалось подозрительным такое благорасположение Бьёрна. Хотя мелкие бесы помешали ему колотить Рагнхильд, ничто не могло лишить его презрения и холодности, которые ранили жену больнее, чем тумаки.
Но вскоре она выяснила, в чем причина.
Стейннун показалась лишь после того, как процессия вернулась с кладбища. Она помогала Рагнхильд разлить аквавит и принести с кухни еду, разложенную по мискам. Живот батрачки был так огромен, что ходила она медленно-медленно и каждые несколько шагов останавливалась отдышаться. Свою ношу она несла без гордыни, но с радостной покорностью. Поглаживая горообразное пузо, Стейннун словно уговаривала его сделаться легче. Башмаки ее были совершенно растоптаны.
Глядя на нее, Бьёрн светился от гордости. Его отцовство не вызывало ни малейших сомнений, а Стейннун была живым доказательством того, что вина за бездетность лежит на Рагнхильд. Когда служанка скрылась за занавеской, Диса сжала руку мужа. Не глядя на нее, он молча кивнул. Пасторша встала со своего места и пошла на кухню, но у занавески оглянулась, чтобы увидеть рядом с Эйриком саму себя. Этот морок дался ему без всякого труда. «Какая-то лохматая», – подумала она, отметив, что ее собственное платье чуть округлилось в области живота.
