Из дам в зале присутствовала только семнадцатилетняя дочь судьи Эльсе. Девушка выглядела значительно младше своих лет и робела среди такого количества мужчин. Ее убранные наверх волосы украшали ленты, в пухлых розовых мочках качались жемчужные сережки. На дочери судьи было светлое платье, открывающее плечи, с весьма деликатным вырезом, которого она сама – невинное дитя – очень стеснялась. Эйрик попытался представить жену в таком наряде. Дисе бы понравилось: она любила красиво одеваться. Вот только долго бы так проходила? Наверняка сорвала бы с себя этот корсаж при первой возможности, а шелковым туфелькам предпочла старые разношенные башмаки. Заявила бы, что все эти украшения в волосах чешутся, как вши. Но если бы ей пришлось строить из себя благородную исландскую фру, развлекая богатеев и чинуш, она сыграла бы свою роль без фальши. Так разве он не сможет?
Задумавшись, Эйрик слишком долго смотрел на дочь судьи. Когда он опомнился, щеки девушки цветом напоминали запеченного лосося. Гость был не единственным, чье внимание привлекла йомфру, с той разницей, что пастор вовсе не желал ее смущать.
Он поспешно вернулся к еде. В качестве главного блюда подавали копченого угря, к которому ни один исландец даже не прикоснулся, так что пастор остановился на знакомой треске и мясных шариках. Ужин сервировали на тонком фарфоре, а есть полагалось серебряными приборами. За одну такую вилку можно было купить целый хутор.
Из-за обилия вина разговор за столом велся неспешно. Судья Клаус обхаживал каждого гостя с обстоятельностью охотящейся косатки. Не укрылось от его внимания и то, что Эйрик не попробовал угря, но вслух он этого говорить не стал, а лишь промокнул салфеткой маленький хищный рот и любезно поинтересовался:
– Как вам нравятся фрикадельки, преподобный?
С таких безобидных уточнений, знал Эйрик, и начинаются самые суровые допросы.
– Мясо очень нежное, господин судья. Я теряюсь в догадках, чем заслужил такое гостеприимство.
– Ну, я люблю поговорить с образованными людьми, особенно с теми, кто выбрал служение народу, как вы или ваш друг. – Позвякивание приборов аккомпанировало неспешной речи эмиссара. Гости за столом поглядывали на Эйрика с вежливым любопытством. – Вам известно, что за помощь в торговых делах его величество приглашал господина Сигурдссона перебраться в Копенгаген?
– Нет, я не знал, – ответил Эйрик. Боуги, когда заговорили о нем, не поднял взгляда, будто не гордился своими заслугами.
– Но ваш друг отказался. – По тону Клауса Хедегора неясно было, восхищается ли он этим поступком или пеняет Боуги за недальновидность. – Можете мне как-то объяснить его поступок, преподобный?
Судья лишь на мгновение обратил свой взгляд к Эйрику и сразу вернулся к угрю. Кусочки отделялись друг от друга легко, точно были из масла. Он аккуратно накалывал их на серебряную вилку и отправлял в рот, так что ни капля соуса или жира не попала на воротник.
– Не вижу в этом необходимости, если он сидит прямо передо мной.
Боуги глянул на Эйрика недовольно. Голос Дисы зашипел в голове: «Тебе что, ответить трудно? Обязательно свой норов показывать?»
– Могу только предположить, что на его месте я тоже остался бы дома, посчитав, что здесь от меня больше пользы, чем в Копенгагене. Там и без того довольно умных людей.
Ответ понравился гостям, они приглушенно рассмеялись. Судья по особым делам тоже сдержанно улыбнулся одними губами и в первый раз посмотрел прямо на Эйрика. В его маленькой голове прятался беспощадный холодный ум.
– Какую же пользу вы приносите сейчас, преподобный?
– Довольно скромную, говоря начистоту, – Эйрик усилием воли проглотил «дитя мое». Так он обращался к каждому, независимо от возраста, но что-то ему подсказывало, что судье это придется не по вкусу.
Он мог бы рассказать о червивой муке, что продают исландцам датчане, или о том, как одного его прихожанина высекли за кражу веревки. Но голос Дисы отрезвлял получше ледяной воды. «Они высыплют всю муку в море, – говорил он, – и люди останутся голодными. А твоему прихожанину достанется второй раз, чтобы не жаловался. Чего ты добьешься?»
– Забочусь, по мере сил, о своем приходе, – только и сказал он.
– Не скромничайте, – попросил Клаус Хедегор. Он отложил вилку и жестом велел слуге подать ему чистое блюдце и маленькую серебряную ложечку. Судья аккуратно положил себе варенья, и ландфугты тоже заинтересовались лакомством. – Говорят, вы выручаете людей буквально из безвыходных ситуаций.
Эйрик изобразил на лице удивление.
– Мой вклад сильно переоценивают.
– О вас, мой друг, рассказывают как о человеке исключительных талантов. – Речь судьи была до того медлительна, что хотелось схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы поторопился. – Я даже сказал бы, что подобное умел разве что Сын Господа нашего. Судачат, будто бы вы воскрешаете мертвых, приумножаете урожай, а коровы от ваших заклинаний дают вдвое больший удой…
Эйрик изображал уверенность и спокойствие, но ощущение было такое, словно чьи-то холодные пальцы пересчитали ему позвонки. Он отложил приборы. К лицу Боуги улыбка словно приклеилась, а пальцы так сильно сдавили вилку, что ногти пожелтели от напряжения.
– Будь у меня такая сила, господин судья, разве не обзавелся бы я дюжиной коров и роскошной усадьбой? Разве не одевал бы свою жену в шелка, подобно вашей дочери, вместо того чтобы заставлять ее носить стоптанные башмаки? Я вижу, к чему вы клоните. – Брови судьи заинтересованно приподнялись. Его дочь оцепенела, и только дрожание серег выдавало, что девушка еще жива. – Народ Исландии – богобоязненные люди, и не в последнюю очередь стараниями его величества. За эти годы он искоренил колдовство на землях моей страны и, насколько мне известно, не только моей. Я прилагаю все усилия, чтобы в нашем приходе не бродили подобные нелепые слухи, но люди есть люди…
Повисла пауза. Судья задумчиво изучал языком свой рот, щелкая зубами и глядя в сторону Эйрика, но не на него самого.
– Приятно видеть пастора, так хорошо осведомленного, чем живет приход, – сказал он наконец. – Мне тоже, знаете ли, интересно, чем дышит простой народ.
– О, это совсем несложно выяснить, ваша честь. – Эйрик заговорил еще до того, как успел хорошенько подумать. – Вам достаточно обойти свой собственный дом и обратиться к осужденным, что сидят в яме в ожидании альтинга. Если их хорошенько накормить и позволить вытряхнуть вшей из одежды, они расскажут вам все, что захотите услышать.
Он был готов к тому, что судья ответит в духе любых чиновников – унизит крестьян, назовет их неотесанными, грязными и необразованными. Это было бы отнюдь не худшее, что слышал о них Эйрик: твари, готовые ради бочонка бражки продать собственную дочь в потаскухи, убийцы детей, воры, не знающие чести и достоинства… Большая часть из этого была правдой. В конце концов, человек, доведенный до отчаяния, способен на самые чудовищные поступки. Но это не закрывает ему путь в Царствие Небесное и не означает, что, будучи преступником, он не хочет есть или спать, как человек.
