– Нашли что-нибудь ценное? – поинтересовалась она.
– Не нам судить, – важно ответствовал старший, который до того хранил молчание. – Фру, вы узнаете эту книгу?
В руках он держал «Серую кожу», и руны на ее страницах пристыженно помалкивали.
«Ты точно знал, что искать, змея!» Эта мысль больно ужалила Дису. В Исландии не водилось змей, и впервые это удивительное существо она увидела в Германии. Стремительные и смертоносные, змеи были уродливы, но завораживали своей неестественной грацией.
– Никогда не видела, – солгала она, глядя ему в глаза. – Я баба простая, какое мне дело до каких-то писулек?
Когда стражники уехали, Диса не спешила возвращаться в бадстову, хотя знала, что зловоние было всего лишь искусно наведенным мороком. Стоит ей зайти, как ее окружит знакомый запах дома: трав, выделанной кожи, сухой бумаги… Но именно это и не пускало. Дом, разворошенный, выпотрошенный, точно свежепойманная рыба, больше не принадлежал ей. С губ рвались проклятия, и Диса насилу удерживала их внутри. Кто знает, чем обернутся для Эйрика ее слова, сказанные в сердцах? Так она сидела, обессиленная, пока из бадстовы не вышел Арни. Он был уже полностью одет, с миской скира в руках.
– Не хочу, – отвернулась Диса, когда он протянул ей завтрак.
Для еды было слишком рано, она никогда не ела в такое время. Но малец внутри требовал пищи, как огонь требует растопки, и Диса сдалась. Она съела все до капли и облизала ложку, задумчиво созерцая беззаботную водную гладь. В животе после еды поселилась пугающая резь, которая усиливалась с каждой минутой.
– Что ты собираешься делать? – спросил Арни, когда она закончила.
– Ни-че-го, – ни на секунду не задумавшись, выпалила Диса. – Пусть Эйрик горит в любом котле, который ему понравится. Я только подойду и подброшу поленце в огонь! В аду ведь есть дрова, Арни?
– Сказано, что в могиле нет «ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости», – ответил брат. – Я никогда не слышал, чтобы к этому добавляли: «Ни дров».
Глава 9. 1668 год
Вохсоус
Дождь лил, не прекращаясь, много часов, приминал траву и дырявил озеро. Когда потекло по ногам, Дисе взбрела в голову безумная мысль, что это дождь каким-то образом проник под юбку. А потом она все поняла: по жару и боли, по сгусткам и толчкам, с какими надежда покидала ее лоно…
Теперь Диса сидела на чердаке, рассматривая дождевую крошку, что билась и билась о водную гладь. Юбка насквозь пропиталась кровью, живот крутило судорогами, в воздухе висел тяжелый запах сырого мяса. Ведьма знала, как затворить кровь, но вот как вернуть себе волю к жизни – этого она не знала. Голова кружилась, и казалось, что дом движется. Однако под порогом больше не плыли величественные киты, не выпускали фонтаны из своих дыхал, не шагал по обледенелому берегу белый медведь с глазами, похожими на ее собственные. Ничего не было и уже не будет, поняла Диса.
Впервые в жизни она не собиралась идти дальше. Хотелось только, чтобы мир перестал вращаться, закончились спазмы и остановилась тошнота. В глазах потемнело, и она легла на солому. Вспомнила, как в волосах Эйрика всегда застревали сухие травинки. От них пахло летом. Сейчас от них наверняка пахнет лишь сыростью и плесенью. Смертью пахнет.
Между ног чвакало. Солома под ней промокла, а кровь все не утихала. На Вохсоус опустилась ночь. «Ибо душа наша унижена до праха, утроба наша прильнула к земле…» Ее утроба исторгала из себя плод, который так ждала. Тысячи детей уходят в землю до того, как успевают сделать первый вздох. Отчего же так больно и темно? Над ней проплыл огромный кит, и она увидела его белое брюхо, на котором были начертаны руны. Плохо, что нет Эйрика рядом, подумала Диса, он бы объяснил, что они значат.
* * *
Приходить в себя оказалось муторнее, чем засыпать. Виски болезненно пульсировали, а тело чесалось, точно его покусала мошкара. Под одеялом было жарко и сухо. Диса разлепила глаза. Бадстову заливала серая мутная хмарь – не то утренняя, не то ночная. Во рту пересохло, и она поискала глазами котел или ведро с водой, но рядом с постелью ничего не обнаружила. Голова была тяжелой, как мешок с солью: ни приподняться, ни оглядеться.
Хлопнула дверь, и повеяло свежестью земли после дождя и росистой зелени. Рука с тонкими длинными пальцами нырнула Дисе под затылок и приподняла, вторая поднесла к ее губам миску с водой. От холода загудела макушка и свело зубы, а горло онемело. Стылые струйки потекли по подбородку и смочили одеяло. Диса закашлялась и снова откинулась на соломенный матрас.
– Вот забавно, – сказала она, – сначала я тебя выхаживала, а теперь ты меня.
Лауга отставила плошку и улыбнулась одними губами. Ее длинные волосы золотистым плащом лежали на плечах. Ворот синего платья был застегнут серебряной фибулой с большим желтым камнем.
– Возвращаю долг, – прошелестела аульва. Под ароматами леса и свежести прятался другой – знакомая крепость табака.
– Сейчас бы понюшку…
Лауга извлекла из мешочка на поясе табакерку, инкрустированную мелкими блестящими камушками, взяла оттуда своими тонкими пальцами чуть табака и дала Дисе втянуть. От этого вдоха в голове пасторши наступила полная ясность. Она чихнула дважды, и по телу разлилось облегчение.
Диса не стала спрашивать Лаугу о ребенке. Она и так знала, что потеряла его. Хорошо, что от аульвы, ставшей матерью два года назад, уже не пахло молоком и сладостью, не дразнило ароматом нежной детской головки.
Диса ощупала себя под одеялом: сухо. Боли не осталось, даже крошечки. Внезапно она расстроилась, затосковала по этой муке, которая осталась ей взамен утерянной тяжести. Лауга отошла к очагу, достала из мешочка на поясе вырезанную из кости трубку и, набив ее табаком, взяла щипцами крошечный уголек. Яркий отсвет лег на ее лицо. В глазах рассыпались искры, от костяной чашечки потек в бадстову дым. Эйрик тоже курил трубку, и от этого воспоминания у Дисы заныли зубы, как от холодной воды.
– Надо же, – задумчиво протянула Лауга, – ты пришла в себя, и дождь кончился. Не чудо ли Божье…
– Сколько я проспала?
– Ты не спала. Ты три дня болталась между жизнью и смертью, все никак определиться не могла.
– Плохо я как-то определилась.
На это Лауга ничего не ответила. Она дала Дисе выпить отвар, от которого ту дернуло куда-то вперед и вверх, а день вновь померк.
Пасторше показалось, что она заснула всего на минутку. Закрыла глаза и открыла, но Лауга за это время успела сменить платье и убрать волосы в сложную аульвью прическу. Вот же делать нечего, подумала Диса. Аульвы живут себе беззаботно в скалах и горя не знают. Всего у них в достатке! Легкость эта вызывала в ней сейчас только злость и досаду. Хотелось крикнуть в чистое лицо: «Чего ты пришла?! Не видишь, сколько горя в этом доме!» Но аульвов, раз уж они явились, прогонять не следует.
