Но было понятно, что после развала СССР в Конституции никакого права наций на самоопределение, никакого права на сецессию (свободный выход) быть не должно. Как специалист, я был твердо убежден, что в противном случае эта мина замедленного действия обязательно будет взрываться при любом ослаблении центральной власти. Мне казалось, что любой, у кого на глазах только что распался Советский Союз, увидел и понял эту опасность, а потому тему «самоопределения вплоть до отделения» никто поднимать не будет.
Но я ошибся.
К счастью, в этот момент Эдуард Эргартович Россель, губернатор Свердловской области, решил: а чем он со своим огромным регионом хуже, чем национальные республики? На его территорию по площади три Татарстана входит, а если брать Чечню или Кабардино-Балкарию, так целая дюжина. В общем, после очередного заявления одной из кавказских делегаций о том, что в Конституции для республик нужно сохранить суверенитет, особый статус и право свободного выхода, Россель поднял из-за стола свою делегацию и говорит: «Хватит! Мы не хотим больше терпеть этот натиск национальных республик. Мы уезжаем». И уехали.
После чего тут же объявили о создании Уральской республики, ее конституции, губернаторе и так далее. Мы в центре знали, что такие идеи давно ходили в Свердловской области: у Росселя даже были уже напечатаны за рубежом свои уральские франки, говорят миллионов пять, но политически республика была провозглашена 1 июля 1993 года.
Думаю, что Эдуард Эргартович, наблюдая все эти «разборки» в центре, конфликт властей, опасался худшего и готовился в случае чего отгородиться границами Свердловской области. Сказал бы тогда: «Разбирайтесь сами. Все свободны — и я свободен. Я здесь — великий князь Уральской республики. Ко мне без спросу не входи!»
Но по факту он сыграл на руку федеральному центру, потому что его демарш стал отрезвляющим холодным душем для всех участников Конституционного совещания: «Ребята, хватит разводить все эти права на суверенитеты и свободный выход, давайте сохраним Россию». В этом плане история с несостоявшейся Уральской республикой оказалась полезной для всех. В том числе, как ни странно, и для самого Росселя, который всегда был умным человеком. Он сначала пострадал — Ельцин его буквально сразу отстранил от должности главы администрации, а спустя некоторое время восстановил, потому что Борис Николаевич зла на своего земляка не держал — понимал, что просто ситуация так сложилась. А дальше Свердловская область пошла по пути цивилизованного юридического разграничения полномочий, и, кстати, договор с ней от 1996 года получился очень грамотным, сильным документом. Решали чисто экономические вопросы, разумно, четко. Не зря же область всегда была регионом-донором.
А самое главное, что благодаря демаршу Росселя нам удалось решить еще одну проблему — уйти от советской, еще сталинской схемы, в которой субъекты федерации имели разный уровень: самый высокий статус был у национальных республик, чуть пониже — края и области и совсем скромненький — у автономных округов и автономных областей. Мы решили, что названия пусть остаются разные, но статус будет один — равный республикам, в том виде, как он записан в Федеративном договоре. Важно, что так нам удалось уйти от старого, национально-территориального принципа построения федерации. И в итоге родилась пятая статья Конституции, а за ней и шестьдесят шестая, где эти все механизмы были прописаны. И Россия впервые стала федеративным государством, основанным на территориальном принципе.
Как я тайно похоронил Федеративный договор на самом видном месте
Сколько я ни объяснял президенту и его соратникам, что Федеративный договор — палка о двух концах и стратегические риски от него больше, чем сиюминутная политическая выгода, все-таки этот документ был подписан. Мало кто помнит, что Федеративный договор — это не один документ, а целых три. Один договор — отдельно для республик, другой — для краев и областей, а третий — для автономных округов и автономной области. Отличались они, пожалуй, только объемом перечисленных полномочий. Все эти акты были торжественно подписаны в Георгиевском зале Кремля 31 марта 1992 года.
И что характерно, каждая сторона по-своему понимала цель и смысл этого документа. Для федерального центра, как я уже говорил, это был способ хоть как-то приглушить остроту кризиса с внутрироссийским «парадом суверенитетов», чтобы хватило сил заниматься другими кризисами — с Конституцией, экономикой и двоевластием. Для одних региональных руководителей, в основном краев и областей, — договор был способом закрепить новую, отличную от советской систему федеративных отношений в России. Для других — способом реализовать свои претензии на особый статус и даже попытаться стать соучредителями новой Федерации, раз уж не удалось в 1991 году вместе с союзными республиками переучредить Советский Союз.
Депутаты съезда в целом не очень понимали эти тонкости. Для большинства из них Федеративный договор был чем-то вроде инструмента для прекращения «парада суверенитетов», попыткой снизить напряженность и неопределенность в ситуации, когда надо было строить новое государство.
В итоге для подписания Договора за одним столом собрались представители практически всех субъектов Российской Федерации, кроме делегаций Чечни и Татарстана. Увидев это, делегация Башкирии тоже отказалась подписывать договор «как все» и вытребовала себе специальный протокол. По сути, это был документ конфедеративный или даже сепаратистский. Таким был финал многомесячной дискуссии о Федеративном договоре как документе, призванном оформить новые отношения внутри России.
Я принимал активное участие во всем этом процессе как председатель Комитета по законодательству и член Президиума Верховного Совета РСФСР. И с самых высоких трибун Верховного Совета и съезда пытался убедить всех, что подписывать Федеративный договор не следует, потому что юридически он означает учреждение какого-то нового государства. А Россия — это не вновь созданное образование, она была, есть и будет все той же Россией, которую никто не вправе переучреждать.
Я говорил, что мы, напротив, должны подчеркивать преемственность российской государственности и говорить, что мы остались самими собой, что у нас только меняются некоторые принципы государственного устройства. Но, увы, я со своей позицией остался в меньшинстве.
А Хасбулатов, от которого в процессе решения данного вопроса очень многое зависело, использовал работу над Федеративным договором как способ укрепления своей личной власти. И, нужно отметить, он просто гениально этим воспользовался: привлек на свою сторону и представителей ряда республик, и своих заместителей в президиуме Верховного Совета — приличных и умных людей, которые, не понимая политической и правовой сути происходящего, стали с его подачи апологетами Федеративного договора.
Апофеозом этого всего стало то, что Федеративный договор не просто подписали, но включили как неотъемлемую часть в действующую на тот период Конституцию РСФСР 1978 года. Многие тогда увидели в этом историческую параллель с 1924 годом, когда Договор об образовании СССР тоже был частью первой Конституции СССР. И ситуация стала, как я и предсказывал, стремительно ухудшаться. Вместо того чтобы как-то заморозить конфликт с руководством субъектов, Федеративный договор создал у них впечатление, что — ура! — мы учреждаем с нуля новую Россию. А значит, вправе торговаться с Ельциным и правительством, причем в тот самый момент, когда резко обострились отношения с Верховным Советом. Дескать, хотим — объединимся в Россию, не хотим — не объединимся. Вроде как у нас была феодальная раздробленность, а тут вдруг решили сделать такой подарок центру, но не просто так, а за всякие-разные преференции и политические уступки. На мой взгляд, всё это выглядело как безумие и массовое политическое помешательство.
