Он мне и говорит: «Сергей Михайлович, да на кой оно мне это надо?» (Это я, конечно, литературно пишу, а Леонид Петрович выразился покрепче.)
А я ему: «Как? А вот, сказывали мне, что тебе Маточкин сильно мешает».
Он понурился: «Да еще как!»
В общем, через какое-то время созрел наш Горбенко побороться на выборах за пост губернатора. Тогда ведь реально всенародные выборы были в регионах.
Но оказалось, что хороший хозяин — это не всегда хороший публичный политик. Беда с Горбенко приключилась страшная. Как только включалась телевизионная камера или собиралась пресс-конференция, немел мой кандидат намертво, словно его разбивал паралич. Вроде хочет что сказать, а не может. Потом, когда камеру выключали, он сразу отмирал, начинал виниться: дескать, «знав, знав, да забыв…» (он в Черкасской области родился).
В итоге придумал я ему шпаргалки писать. Я или кто-то из помощников всегда вставали за телевизионной камерой с большими листами ватмана, на которых были написаны огромным шрифтом нужные слова. Он вроде бы смотрел прямо в камеру, на публику, а на самом деле свою речь с наших листов считывал. Мука страшная была эти листы вовремя перелистывать. Сейчас-то для той же надобности телесуфлеры есть с прозрачными экранами, а в 1996-м о такой технике и не мечтали.
Надо отдать Горбенко должное: к концу избирательной кампании он так натренировался, так осмелел, что сам выиграл публичные дебаты у златоуста Маточкина. И это при том, что помогать со словами ему никто не мог — телеэфир был прямой, а гаджетов таких, чтобы в ухо чего-то кандидату нашептывать оперативно, тогда тоже не было. Пришлось Леониду Петровичу самому сражаться.
Хотя разные аналитики не давали Горбенко шансов, в первом туре он сразу набрал 22 процента голосов. Это значит — второй тур. И надо было что-то придумывать, чтобы переломить ситуацию в пользу нашего «крепкого хозяйственника».
Как сейчас помню: холодная осенняя ночь, крохотная частная гостиница. А я спать не могу. Ворочаюсь на узкой постельке в этой своей келье, все думаю: что делать, как кампанию выигрывать будем? Вылез часа в три ночи за стол к своим бумагам и включаю тихонечко радио, чтобы фоном что-то шумело (есть у меня такая привычка). А там песня — «Батяня-комбат». И меня как током прошибло: вот она — находка. Еле дождался утра. Встретился со своей командой, спрашиваю: «А как Горбенко свои называют — в рыбном порту, в городе?» А мне в ответ все дружно хором: «Батя!»
Ну что, сделали мы быстро клип, и сразу его в эфир. А там… Шагает молча Горбенко, за спиной — город, порт, прожекторы, портовые краны, а фоном: «Комбат-батяня, батяня-комбат, за нами — Россия, Москва и Арбат»… Из каждого радиоприемника, из каждого телевизора.
В общем, выиграли выборы. Так нам наш «Батяня-комбат» помог, да и сам наш «Батя» не оплошал. Вот ведь интересная судьба у политиков: иногда только одной песни для победы не хватает…
Кстати, Леонид Петрович оказался неплохим губернатором. Хотя и не без ошибок и проблем, но его выручало чутье хорошего хозяйственника.
Кто-то строит дома, а я создаю структуры
Есть такой классический вопрос: «Вы работаете с кем-то или на кого-то?» В смысле — за идею или за деньги? Так вот, я всегда работал с президентом и премьерами, но не на них. Работал я всегда на государство, на идею государства. И если возникал момент, что ради чьих-то персональных интересов предлагали отодвинуть в сторону интересы государства, то мне становилось скучно и я уходил. Или меня «уходили». А потом опять предлагали вернуться. Чаще всего так было, если случался какой-то кризис, за решение которого персональных бонусов не ожидалось, а не решать было нельзя, потому как «отечество в опасности!». В результате в парламент, в правительство и в Администрацию Президента России я приходил и уходил из них с десяток раз. Но каждый раз оставлял после себя какие-то новые структуры, модели, документы, которые живут и здравствуют до сих пор.
ГПУ — это не то, что вы подумали, или Почему я теперь всегда проверяю, как звучат аббревиатуры
Одной из таких конструкций стало ГПУ — Государственно-правовое управление Президента Российской Федерации.
Я уже писал, что поначалу мне пришлось довольно долго убеждать коллег из гайдаровского правительства, что в условиях реформ право и правовая защита происходящих перемен играют едва ли не более значимую роль, чем собственно какие-то экономические решения.
Что касается Бориса Николаевича, то он намного быстрее понял, что глава государства выражает свою миссию, свою функцию в своих актах. Акты президента — это тот язык, на котором он говорит с окружающим миром, но не просто говорит, а меняет реальность. В буквальном смысле слова глава государства указывает реальности, какую форму она должна принять, в каком направлении развиваться, чтобы в итоге все вокруг увидели, что будущее, которое описано, запланировано в Конституции, теперь воплотилось в жизнь. Мы в нем живем. Немножко волшебно звучит, но именно так.
А раз акты президента — его главная функция, то нужна структура, чтобы помогать главе государства в ее реализации. Я всё изложил на бумаге, принес Борису Николаевичу записку и картинку со структурой. Главных задач четыре: подготовка проектов президентских указов; подготовка поручений и распоряжений; экспертиза законопроектов, которые идут через парламент, с тем, чтобы понять — одобрить или наложить вето; а также представление и защита интересов главы государства в суде, парламенте и так далее. Ельцин всё одобрил, велел действовать.
И тут начался небольшой скандал. Неожиданно приревновали коллеги: Геннадий Бурбулис, тогда госсекретарь, и Николай Фёдоров — министр юстиции устроили страшный наезд в СМИ, прицепившись к названию. Вернее, к аббревиатуре.
Я-то без задней мысли назвал «Государственное правовое управление», а если коротко — ГПУ. А демократы раскричались: Шахрай возрождает сталинское ГПУ (Государственное политическое управление при НКВД) — самую страшную организацию тех времен с внесудебными полномочиями. Да еще как на грех разместили нас на Старой площади в Москве в том же самом подъезде, где исторически ГПУ и было.
Сейчас история кажется забавной, а тогда я сильно расстроился. Так мне было обидно. Ну ладно бы чужие устроили этот шум, а то ведь свои же друзья-коллеги! Даже усы мои приплели — дескать, новым Сталиным решил заделаться. А я ведь даже никогда не возглавлял ГПУ, просто «приглядывал» за новой структурой и работал вместе, поскольку был государственным советником по правовой политике.
Кадры отбирал для ГПУ самые лучшие — газеты даже писали, что я увел всех молодых юристов из парламента и министерств. Но не думаю, что так уж и всех. Тем более что зарплаты были не так чтобы сильно выше, чем в других местах. Просто дело было интересное. Кстати, Руслан Орехов
, который потом шесть лет ГПУ возглавлял, и Александр Маслов
— это мои студенты.
Сначала пришлось непросто. Надо было наладить взаимодействие с юридическими службами во всех ветвях власти, отладить алгоритмы прохождения бумаг, чтобы вовремя отслеживать стадии законопроектной работы и так далее. Не обошлось без конфликтов. Но когда аппаратчики осознали, что если сегодня их условный Иван Иванович не дал в ГПУ нужные бумаги по законопроекту или пропустил сроки, то завтра депутаты получат на этот акт президентское вето, и всем парламентским клеркам мало не покажется, то стали относиться к таким контактам как к нормальному рабочему процессу. А еще нередко бывало, что какой-нибудь важный закон не двигался, потому что юристы Госдумы насмерть поссорились с юристами правительства, и тогда ГПУ становилось арбитром. Тоже вошло в обычай.
