Такая тоска и печаль!
Что же касается истории моих личных отношений с Лужковым, то у нас с самой первой встречи случилась какая-то взаимная симпатия. Конечно, нельзя сказать, что мы стали в полном смысле слова близкими друзьями или единомышленниками (в силу разницы в возрасте, наверное, да и просто из-за различия позиций по отношению к происходящему в стране). Но тем не менее у нас были очень теплые человеческие отношения и доверие. Если мне от него что-то было нужно, я не задумываясь звонил, и Юрий Михайлович всегда откликался. А если Лужкову что-то надо было от меня, я тоже приходил на помощь. Вроде как шли параллельными курсами, но всегда были на одной волне.
С Лужковым меня познакомил его предшественник — Гавриил Харитонович Попов — уже на излете своей мэрской карьеры. Мы тогда много общались по поводу Устава Москвы, по законодательству о выборах, о статусе столицы и местному самоуправлению. Ведь юридически, как ни странно, в советское время для Москвы ничего подобного проработано не было. Поэтому я, как специалист, участвовал в разработке этих актов, всячески помогал столичным юристам. Вот на одной из встреч он меня и представил Юрию Михайловичу.
Лужков и Попов показались мне абсолютными антиподами. Гавриил Харитонович был публичным политиком, страстным трибуном, а потому, когда стало ясно, что с некоторых пор на посту московского мэра придется заниматься исключительно коммунальным хозяйством, строительством, озеленением и прочей рутиной, он сразу соскучился и был не против отойти от дел. И большое ему спасибо, что он нашел и поддержал такого мэра, как Лужков. Потому что на тот момент если бы Попов возражал против «хозяйственника» Лужкова, то Ельцин никогда бы Юрия Михайловича на эту должность не поставил.
Помимо юридических вопросов у нас с Лужковым было еще одно общее дело. Я в середине 1990-х возглавлял правительственную Комиссию по вопросам религиозных объединений, а московский мэр решил-таки восстановить храм Христа Спасителя.
История эта всем известна — про то, как до начала всей этой строительной эпопеи на месте храма, а вернее, в огромном котловане от несостоявшегося сталинского Дворца Советов, работал бассейн под названием «Москва». Его построили в 1960 году, а закрыли, кажется, в 1994-м. Я в нем, кстати, тоже в свое время любил плавать. Классно было, особенно зимой: бассейн ведь под открытым небом, вода теплая, а снаружи минус 15, пар от поверхности валит. Волосы быстро покрывались легким инеем, а ты опять ныряешь в теплую воду… Забавные ощущения. Каждый раз вспоминаю, когда проезжаю мимо этого места.
Так вот, говорить о восстановлении храма начали еще с конца 1980-х. Помнится, зимой 1990-го даже какой-то гранитный знак поставили в углу бассейна. Вроде как первый шаг к будущему строительству. Но строить-то реально начал Юрий Михайлович Лужков.
И в 1995 году мы заложили первый камень в фундамент этого храма. Мы — это Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, Юрий Михайлович Лужков, Виктор Степанович Черномырдин и я. Лужков, помнится, дал мне мастерок, когда я сказал ему, что в стройотряде каменщиком работал. Журналисты, правда, крупным планом только троих, самых главных снимали. А теперь уже нет ни Черномырдина, ни Алексия, ни Лужкова. Остались только я, храм да этот самый камень — в правом углу, если смотреть на реку.
Но не всё в отношениях с московским мэром было так светло, трепетно и нежно. Юрий Михайлович в то время серьезно воевал с Государственно-правовым управлением президента, и с юристами правительства, и с Минфином, добиваясь от них желаемого. Это было огромное конфликтное поле, на которое мне по долгу службы тоже приходилось заходить. А потому я нередко оказывался по другую от Юрия Михайловича сторону баррикад. Но вот что важно: мы с ним всегда находили компромиссное решение, и мне всегда хотелось этот компромисс найти как можно быстрее.
В последние годы его работы на посту мэра мы стали встречаться гораздо чаще, но о делах говорили намного меньше. Лужков обычно приглашал меня в свою комнату отдыха, забирался с ногами в кресло — ему это страшно нравилось, и мы начинали чаевничать… А дальше начиналось самое интересное — общение. Очень любил Юрий Михайлович разговоры разговаривать.
Чего я только не узнал от него! К примеру, как надо строить улей. Он с таким азартом и упоением рассказывал всю эту историю, что я слушал как завороженный. У него в комнате отдыха стоял всамделишный пчелиный домик, и Юрий Михайлович, размахивая руками, показывал, куда тут пчелка залетает, где она будет воду пить, где она будет мед откладывать. Да еще подробно объяснял, почему ее дом должен такой-то стороной к свету стоять, а другой — к северу… Вроде бы оба занятые люди и вопросов важных гора накопилась. Но с таким удовольствием он рассказывал, а я слушал, что ничего, казалось, важнее пчелкиного домика на свете на тот момент не было.
Или однажды он меня с места в карьер ошарашил: «Привет, а ты в курсе, что кукурузу можно и в Мурманской области выращивать?»
Я ему, конечно, тут же напомнил про незабвенного Никиту Сергеевича Хрущёва с его кукурузой от «южных гор до северных морей». А он мне в ответ: «Нет, Михалыч, ты не понимаешь». Ушел в другую комнату, принес какой-то чемодан и достал из него непонятные черные шарики, диаметром примерно в пять сантиметров: «Угадай, что это такое?» А сам на меня пристально так смотрит.
Я взял шарик в руку и говорю: «Ну, комок засохшей земли».
Он обрадовался: «Правильно! Но не просто земли, а с удобрениями, и внутри — зерно кукурузы!»
И тут же пошел мне с азартом объяснять: «Смотри, как все просто и гениально. Дескать, картофельный комбайн выходит в поле под Мурманском и высеивает эти шарики с зернами внутри в землю. Получается, что зерно у нас защищено от мороза, от сырости, от всякой прочей непогоды. И первую стадию вегетационного периода кукурузное зерно, как ребенок в утробе матери, в этом комке земли, перемешанном с навозом и прочими удобрениями, проводит. Когда на севере наступает настоящее лето, солнце восходит высоко, и температура становится приемлемой, это зерно просто выстреливает в рост. И к сентябрю наша кукуруза успевает вырасти, если не до семенного вида, то уж, во всяком случае, шикарная кормовая, богатая, объемная!»
А я вдруг понимаю, что запихнуть зерно кукурузы в навозный шарик, сделать его размером, чтобы он входил в картофельный комбайн, — это ведь Лужков все сам придумал. И не просто придумал, а практически реализовал! Он ведь чужие идеи никогда не озвучивал. Поддерживал часто, но ратовал и переживал только за свои.
Потом он мне еще час, наверное, объяснял, насколько это изобретение поднимет урожайность кукурузы и насколько больше мяса мы в России сможем производить. И самое замечательное было видеть, какое удовольствие от всего этого Юрий Михайлович получал!
А вот еще один проект Лужкова. Он, как человек своей эпохи, прекрасно знал про старую идею поворота рек на юг для орошения засушливых регионов. Это был один из любимых проектов времен «дорогого товарища» Брежнева. Кто только тогда поворотом северных рек не занимался.
Ну, все мы учились в советской школе и хорошо знали, что есть некая территория водораздела: с одной стороны от нее реки текут на север, с другой — на юг. А если взять Обь и Иртыш, то наберется порядка пятидесяти или восьмидесяти километров.
