С яркой викторианской архитектурой и мирными обсаженными деревьями улицами Смоуквилл служил символом всего того, от чего отказался современный мир: уважения к традициям, которые могли бы стать нам прочным основанием; определенности нашего места во вселенной, умиротворенности души.
Огонь, лед, астероиды и перемещения полюсов – страшилки, которыми мы отвлекаем себя от действительной угрозы нашего времени. В век, когда каждый изобретает собственную истину, нет общности – только фракции. Без общности нет консенсуса, чтобы противостоять жадным, завистливым, безумеющим от власти нарциссам, которые захватывают контроль над обществом и превращают институты цивилизации в машины убийств.
Хорошего вам дня.
Вернувшись в кемпинг, я попытался поднять себе настроение. Цивилизация не собиралась рушиться. В самом худшем варианте мои мысли о надвигающейся катастрофе означали, что Пенни, Майло, Лесси и мне предстоит умереть. Вот. Маленькой поправкой я спас миллионы жизней.
Пенни задернула шторы. Подходя к дому, я заметил, что она стоит у окна, смотрит сквозь щелочку.
– Я чувствую себя мышью, – призналась она, открыв мне дверь.
– Я думаю, пообедаем мы здесь, закажем где-нибудь еду на вынос.
Она меня не услышала.
– Мы – мыши, пытающиеся добраться до другой стороны чащи, как в моей книге, а Ширман Ваксс – сова. Я знаю, что все мыши – герои, потому что они маленькие и славные, а маленьких славных злодеев просто не бывает, но вот что я должна тебе сказать, Кабби. Я хочу быть очень злобной совой, хочу спикировать на Ваксса, схватить его своим большим клювом, вспороть живот и вытащить все внутренности. Меня тошнит от того, что я – мышь.
– Так ты обо мне скучала?
– Разделяться – это ужасно. Когда ты собираешься в дом Лэндалфа?
– Через час станет темно, так что ехать сейчас смысла нет. Я хочу подождать до утра.
– Мы поедем с тобой. Мы не будем прятаться, как мыши.
– Ты все время простояла у окна?
– Не все время. Я поработала с ноутбуком, потом почувствовала клаустрофобию, потом к клаустрофобии добавилось нарушение ориентации и, наконец, тошнота. Мне, конечно, не стало так плохо, как в тот раз, когда мы застряли в лифте с Хадом Джеклайтом, но близко к тому.
Ноутбуки Пенни и Майло остались в доме на полуострове, но мой мы сберегли.
– А что ты делала с ноутбуком?
– Вышла в Интернет, посмотрела, каких еще художников невзлюбил Расселл Бертран.
– В этом коттедже есть доступ в Интернет?
– Да. На столе лежит маленькая открытка, на которой все написано. Государственная программа по обеспечению доступа в Интернет в дешевых мотелях для путешествующих бедняков. Это место не такое уж дешевое.
– Когда Майло станет директором ФБР, он сможет в этом разобраться.
– И еще, – продолжила Пенни, – Майло меня немного пугает. Он ведет себя так… странно.
– Только не Майло.
Мальчик сидел на полу, половину гостиной занимали его «игрушки». Какой-то маленький приборчик, о предназначении которого я мог только гадать, торчал из-за его правого уха, будто карандаш. На левое ухо он намотал несколько витков тонкой проволоки, но не потому, что к чему-то подключился. Просто хотел знать, где проволока, когда она может ему понадобиться.
В тот момент он работал с какими-то маленькими предметами, напоминающими стеклянные солонки и перечницы, и при этом вроде бы с кем-то разговаривал: «Да… Полагаю, что так… Что ж, для этого требуется конденсатор… Ага, понимаю… Я знаю, сколько мегагерц… Спасибо… Да, это круто…»
Я мог бы подумать, что он говорит со своей собакой, но Лесси рядом с ним не было. Не нашел я ее и в спальне.
– Майло, где Лесси? – спросил я, вернувшись в гостиную.
– Вероятно, в ящике.
– Ты посадил ее в ящик?
– Нет. Я предполагаю.
– В каком ящике? Где?
Он указал на комод. С двумя широкими нижними и тремя узкими верхними ящиками.
Выдвинув самый нижний ящик, я увидел Лесси, лежащую на спине. Задние лапы она вытянула, передние прижала к груди. Она улыбнулась, вывалила язык, хвост заметался по дну ящика.
– Как это произошло? – спросил я Пенни.
– Понятия не имею.
– Ты ее туда не клала?
– С какой стати я буду класть собаку в ящик комода?
– Похоже, ей там нравится.
– Откуда я могла знать, что ей там понравится?
– Расслабься. Ты ее туда не клала. Я тебе верю.
Я попытался уговорить Лесси вылезти из ящика, но ее там все устраивало.
– Что-то с этой собакой не так, – решила Пенни.
– Она немного эксцентрична.
– Может, я смогу выманить ее оттуда печеньем с беконом, которое она любит?
– Хорошая идея.
Оставив собаку в выдвинутом ящике, я присел на пол рядом с Майло.
Вероятно, Пенни уговорила его принять душ. Он переоделся. Ярко-красные буквы на его белой футболке складывались в слово «PERSIST»
[29]
.
Его футболки приобретались в обычном магазине торгового центра. Время от времени он давал матери список слов, которые хотел бы носить.
Нет, это я вам объяснить не могу. И Майло не может объяснить это нам. Наши разговоры на тему слов не отличались от этого:
– Почему ты должен носить слова, Майло?
– Имена важны.
– Это не имена.
– Каждое слово – имя.
– Почему ты так решил?
– Каждое слово – предмет, действие, качество, количество, состояние…
– Но почему имена важны?
– Нет ничего более важного.
– Но почему?
– Все просто: то, что без имени, – ничто.
– Я собираюсь сходить за едой. Что тебе принести?
– Я не голоден, – Майло не отрывался от работы.
Когда мы остановились на ленч в «Макдоналдсе» в Эврике, он так увлекся уравнениями на экране своего «Геймбоя», что съел только половину чизбургера и не притронулся к картофельной соломке.
– Ты должен поесть, Майло. Я не разрешу тебе сидеть здесь и заниматься… чем бы ты ни занимался… если ты не поешь.
– Пицца, – ответил он. – Вегетарианская с большими черными оливками.
– Хорошо. – Я похлопал его по плечу. – И я обещаю, что не скажу твоей бабушке, что ты ел вегетарианскую пищу.
