– Не важно, что я предпочитаю. Если бы Орфей был Усовершенствованным, он все равно мог бы умереть от сердечного приступа. Но он не умер бы от горя. А со временем люди перестанут умирать и от сердечных приступов.
В другой раз мы пытались возобновить старый спор о том, что литература учит нас состраданию. Эта популярная в начале двадцать первого века чушь доказала свою несостоятельность даже в те наивные времена. С другой стороны, с таким же успехом можно было возразить, что литература стала возможна благодаря состраданию.
В любом случае почему сострадание так важно для людей? Да потому, что люди подобны книгам на иностранных языках; книгам, которые обладают своим смыслом, но этот смысл невозможно постичь. К счастью, в дело вмешалась наука и исправила эту проблему. Больше не нужно переживать по поводу того, что чувствуют окружающие. Теперь все знали, какие чувства испытывают остальные. Они ощущали себя счастливыми, довольными, мотивированными и расслабленными. У нас отпала необходимость ставить себя на чье-то место, как и проверять подмышки других людей, чтобы отыскать там следы бубонной чумы.
– Об этом я и говорю! – воскликнул Соллоццо. Разумеется, он тут же успокоился. – Именно об этом. Усовершенствованность помогла нам избавиться от наших изъянов. Если это продолжится, мы превратимся в моральных роботов. Однажды я спросил тебя, хочешь ли ты вернуться в Сион?
– Почему Сион так для тебя важен?
– Сион. Эдем. Сварг. Сахюн. Рай. Называй его как хочешь. Книга Бытия, брат мой. Когда-то мы были роботами. Как думаешь, почему нас изгнали из Сиона? Мы утратили нашу невинность, когда Адам и Ева обманули доверие Бога, вкусили плод с Древа и принесли в мир Фантазию. Мы стали людьми. Теперь же мы научились контролировать Древо в наших головах, снова превратились в роботов и вернули себе невинность, которая была платой за доступ в Сион. Разве ты не видишь связи между этими событиями и твоим пренебрежением к Фантазии?
Я не видел. Но я начинал понимать, как сильно его европеизированная фантазия отличалась от моей. Он спорил со мной, но на самом деле вел диалог с мертвыми белыми европейцами. Сократом, Платоном и Аристотелем; Гете, Баумгартеном и Карлом Морицом; Гуго фон Гофмансталем, Махом и Витгенштейном. Я мог только подивиться его эрудиции. Я ничего не способен сказать по поводу его философов или их фантазий, но я был банковским служащим и мог сделать так, чтобы любое залоговое обеспечение выглядело недостаточным.
В данном случае все было очевидно. Его аргументация базировалась на важности романов. Но каждый роман ставил свою важность под сомнение. Мир, описанный в каждом романе, каким бы реалистичным он ни казался, отличается от настоящего мира одной особенной деталью, которой в этом самом романе не достает. И деталь эта – одна особенная книжка, тот самый роман, о котором идет речь. К примеру, в мире "Музея невинности" Памука не существует книги под названием "Музей невинности". И если вымышленный мир Памука прекрасно обходился без этой его книги, разве таким образом автор, любой автор, не пытался сказать, что реальному миру его роман не был нужен? И так далее и тому подобное.
– Я нашел своего Барбикена, – сказал Соллоццо после долгой паузы. – Мне необходим был твой скептицизм по поводу художественной литературы. Дерзай, продолжай в том же духе! Мне это поможет нарастить такую толстую броню, что даже самые дремучие твои сомнения не смогут ее пробить.
Между прочим, позже я узнал, что он ссылался на легендарный спор из романа Верна "С Земли на Луну" между оружейным промышленником Импи Барбикеном и производителем брони капитаном Николем. Барбикен изобретал все более и более мощные пушки, а Николь – все более и более крепкую броню. По крайней мере я узнал для себя кое-что новое.
Его лицемерие наверняка разозлило бы меня, если бы я способен был злиться. Поскольку его собратья по перу выступали для читателей в роли посредников, то еще можно было говорить о свободе, сострадании и бла, бла, бла. Но Соллоццо не пытался стать для своих читателей посредником. Он писал о Турции на английском языке. Истории на английском, рассказанные неангличанином о неанглийском мире! С таким же успехом Джейн Остин
[26] могла бы писать об Англии на санскрите.
Впрочем, в этой нашей с ним игре, подобные вещи не имели значения. Мужчинам, даже Усовершенствованным, трудно бывает выразить словами свою симпатию друг к другу. Соллоццо сделал Падму счастливой. Я был рад видеть мою Падму счастливой. Да, она больше не была моей. Она никогда не была моей, ведь Усовершенствованные никому не принадлежат, возможно, даже самим себе. Я был рад видеть ее счастливой, и верил, что в этом была заслуга Соллоццо, а не ее Мозга. Бутту тоже постепенно привыкала к жизни в Бостоне. Или, возможно, Бутту привыкала к своему Бо-бо. В общем, одно и то же, какая разница? Падма сказала, что Бутту совершенно перестала упоминать о своем Мозге.
Падму забавляли наши с Соллоццо беседы.
– Я так ревную! Вы вдвоем еще не собрались сбежать куда-нибудь?
– Да, да, сегодня поженились, завтра уже развелись, – крикнула Амма, которая подслушивала наш разговор. – Что это за мир?! Ни веры, ни морали. Ты хоть понимаешь, какое влияние твое аморальное поведение оказывает на Бутту? Ты хочешь, чтобы она стала наркоманкой? Она должна быть уверена, что когда вернется домой из школы, дома обязательно кто-нибудь будет. Ей нужны мать и отец. Ей нужна стабильность в доме. Никакая технология не сможет ей этого дать. Но продолжайте, живите, как хотите. Кто я такая, чтобы вмешиваться? Никто. Бесполезная старуха, которая все никак не умрет. Я не могу ждать. Каждую ночь, когда я закрываю глаза, я молюсь о том, чтобы не проснуться утром. Кому захочется такой жизни? Разве что домашним животным. Нет, даже они такой жизни не хотят. – Она улыбнулась и сменила тему: – Не обращай внимания, дорогая. Я знаю, ты желаешь Бутту самого лучшего. Как и любая мать. В Америке сейчас снег?
Все в порядке, как вроде бы любят говорить американцы. Пролистывая книгу Соллоццо "Роботы Эдема и другие истории", я подумал о том, как воспринимала наши с Соллоццо споры Велли. Помню, она слушала, раскрыв рот, пытаясь уловить, что вызывало у Соллоццо такое волнение. Она находила Соллоццо необычайно интересным. Называла его "Дядей-профессором", ведь в нее с рождения было заложено уважение: а) к белым людям, б) к Усовершенствованным, в) к людям, которые могли свободно говорить по-английски. Иногда она начинала подражать его жестам и его акценту, с которым он говорил по-английски.
Оглядываясь назад, я должен был предположить, что именно Велли будет сильнее всех прочих переживать из-за самоубийства Соллоццо. Да и как могло быть иначе? Психика Неусовершенствованных очень плохо защищена от ударов судьбы. Я позвонил Велли из офиса и попытался как можно мягче донести до нее это известие.
– Твой Дядя-профессор… он убил себя. Но не переживай слишком сильно. Амма ничего не должна узнать, поэтому будь сильной. Хорошо, Велли?
