В таком обществе, где религия проникала во все сферы общественной жизни, во все классы и племена, никто не мог бросить реальный вызов религиозным властям, улемам и фукаха, и дервишским орденам, среди которых самыми значимыми были Накшбандия и Кубравия. Правитель, который соглашался работать с ними, мог рассчитывать на их весомую поддержку. Они были судьями и помощниками в судах, работали на административных должностях, были имамами у кочевников — в общем, находились в самом тесном контакте с людьми. Попытки ограничить их прерогативы всегда были опасными, даже если были оправданными. Некоторые ханы того периода именно так лишились власти. Центральноазиатские историки, изображавшие события и дававшие оценку ведущим персоналиям, отражают традиционные суннитские точки зрения, поскольку трудились в конкретном историческом контексте.
Шли годы, и историография больше не могла ограничиваться повторением или переосмыслением уже известной информации, хотя именно такова была практика теологии, которая проистекала из суннитской традиции (таклид), и в этих странах существовали специальные органы цензоров, которыми руководили раисы (сравнимые с садрами в шиитском Иране), чтобы обеспечить доктринальную чистоту. Историкам, не изменяя обычной для себя предвзятости, приходилось производить идеологические оценки новых событий и ситуаций. До настоящего времени велись только редкие изучения центральноазиатских хроник этого периода, поскольку их предмет, в отличие от более ранних компиляций, не имеет мирового значения. Более тщательные исследования, возможно, помогут выявить детали, на которые пока никто не обратил внимания. Все манускрипты по большей части находятся в Центральной Азии, а редкие печатные издания практически недоступны. Иностранные ученые в настоящее время полагаются на труды русских авторов, и приводимые ими факты не всегда можно подтвердить
[45]. Хотя центральноазиатские хроники, за редкими исключениями, написаны на персидском языке (так же как современные индийские хроники), они пропитаны сектантской предвзятостью против Ирана (как и суннитские индийские хроники) в такой степени, что использовать их можно только с большой осторожностью. И в Центральной Азии, и в Индии склонность к эмоциональному выражению религиозной враждебности и оправдывающему себя изображению прошедших событий значительно увеличивает объемы исторических трудов.
В других областях — помимо теологии и историографии — в те века также наблюдалось единообразие. Такое положение дел согласовывалось с мусульманской традицией и в Средние века культивировалось свободой (намного большей, чем в средневековой Европе), с которой художники, ученые и купцы путешествовали из одной мусульманской страны в другую. Они продолжали путешествовать и в Трансоксиану и обратно, но меньше. Победа шиитов в Иране заставила многих твердых в вере суннитских ученых и поэтов мигрировать на территории Шейбанидов. Среди них были приближенные султана Хусейна Байкара, которые сохраняли среди узбеков наследие суннитской иранской культуры Герата. В XVI и XVII веках многие поэты писали на персидском языке, используя традиционные лирические и панегирические формы. Только так поэты могли рассчитывать на покровительство монарха. В XVIII и XIX веках мистическими пессимистическими стихами Бидиля (1644–1730) из Азимабада, что на севере Индии, восхищались не только в Индии и Афганистане, но и в Трансоксиане. Там им часто подражали. Однако в Иране их игнорировали.
Ни персидская, ни тюркская литература Центральной Азии в эти столетия пока не подвергалась тщательному и объективному изучению. Среди тюркского наследия имеется несколько эпосов. Литературная деятельность на тюркском языке велась особенно активно при дворе Коканда. Самый известный туркменский поэт того периода Махтум-кули (1735–1780) жил в основном в Хиве. Его лирические, философские и дидактические религиозные поэмы до сих пор очень популярны и не так давно несколько раз переиздавались. Хивинский правитель XVII века Абулгази Багадур-хан написал на чагатайском тюркском языке ценную историю линии Джучи, которая также является одним из главных источников для изучения истории его ханства. Помимо оригинальных трудов, было выполнено немало переводов и адаптаций с персидского языка — легенд, сказаний, а также хроник, например Мирхванда (умер в 1498 году). Вокальная и инструментальная музыка и связанное с ними искусство поэтической декламации были популярными, но оставались связанными традициями.
В условиях, тогда преобладавших в Центральной Азии, образование не могло продвинуться дальше уровня, достигнутого в Средние века. Как и в других мусульманских землях, образование получали почти исключительно только мальчики. В начальных школах (мактаб, мектеб) ученики в возрасте от шести до пятнадцати лет учились механически читать тексты Корана, а также персидские и арабские религиозные тексты, практически не понимая их значения. Учителями, заработок которых состоял из внесенной родителями платы, часто были имамы из соседних мечетей. Телесные наказания были нормой. Для кочевников то же самое делалось, хотя и не столь детально, в «школах-юртах». В них среди казахов работало довольно много татарских учителей. Выше мактаба стояло медресе. В Центральной Азии, как и в других местах, это был, по сути, теологический колледж. Разумеется, там давали также азы арабского языка и элементарной математики, если, конечно, удавалось найти компетентного педагога. Как правило, эти колледжи финансировались благотворительными фондами — вакуфами — и располагались только в местах обитания оседлых узбеков и таджиков. Учиться в них начинали с восьми лет, и учеба нередко продолжалась пятнадцать или даже двадцать лет. Завершалась она получением сертификата, дающего право преподавать, который выдавался без формальных экзаменов ходжами. В этих заведениях учились судьи и придворные чиновники, а также, особенно в Бухаре, правительственные чиновники. Самые известные располагались в Бухаре и Хиве. Студенты из Индии, Кашмира, Восточного Туркестана и России стекались в Бухару, где количество теологических кандидатов, скажем, в 1790 году, как утверждают, достигло 30.000 человек.
Общая судьба государств Центральной Азии отчасти формировалась географическими факторами. С постепенным переходом к оседлому образу жизни в Трансоксиане бывших кочевых элементов и возрождением городских элементов в Восточном Туркестане фактически вся зона, расположенная к северу и востоку от региона иранских и афганских поселений, оказалась занятой оседлым населением из жителей городов и крестьян. И оно было воспитано в духе исламской цивилизации. Хотя кочевников еще оставалось немало и они могли временами, особенно в Коканде, играть важную роль (так было вплоть до XIX века), в целом их влияние шло на убыль. Правительства трех ханств имели обыкновение смотреть на них как на нарушителей спокойствия и всячески продвигать и, разумеется, приветствовать их переход к оседлому образу жизни. Правительство Хивы было самым активным в этом отношении. Другим методом контроля над кочевниками было широко распространившееся непрямое управление: племена, подчиненные своему правителю, пребывали в мире, благодаря содействию собственного вождя, выступавшего в роли посредника. Так обычно поступали с туркменами, казахами и киргизами, двигавшимися с севера. Тем не менее восстания племен не были редкостью, но обычно их удавалось быстро подавить. За это кочевники могли винить только себя, поскольку были, как правило, разобщены и враждовали друг с другом. Только в Коканде, да и то ненадолго, бразды правления оказались в руках местных кочевников.
