Изида Пелагия, как и Афродита, родилась «из сверкающих морских волн», и, подобно ей, она считалась ответственной за секс и за любовь. Богиня Афродита (Венера) «сводила вместе мужчин и женщин» и с одобрительной улыбкой встречала удовольствия брачной ночи. В Риме всегда ходили неодобрительные слухи относительно посещения её храмов, однако, поскольку никакими громкими скандалами почитатели Венеры так и не прославились, слухи эти следует отнести скорее к общему расистскому предубеждению по отношению к чужестранкам, подозреваемым всегда в беспорядочных половых связях (то же предубеждение, что и в случае с Клеопатрой), чем к непризнанию вообще богини любви. Раннехристианские писатели утверждали, что Изида проработала десять лет проституткой в Тире. Иосиф Флавий упоминает скандал времён Тиберия, когда знатная дама была соблазнена в храме Изиды мужчиной, переодевшимся в костюм собакоголового Анубиса. Ювенал называет Изиду «сводницей». Овидий в своём «Искусстве любви» предостерегает всех, на чьём попечении находятся юные девушки: «А уж что может приключиться в храме с покрывалом Изиды, так даже и не спрашивайте!» Многозначительный намёк на то, что храм, очевидно, использовался для тайных свиданий. Для Помпея обитель Изиды нечто близкое к публичному дому. Все эти не совсем приятные ассоциации (вызванные подозрительностью в отношении чужеземного) относятся к той стороне культа Изиды, которая является общей для Изиды, Афродиты и Венеры.
Итак, Клеопатра, плывущая по Кидну и одетая «как Афродита», является персонификацией обеих богинь. Гребцы осторожно касались воды «посеребрёнными вёслами, которые двигались под напев флейты, стройно сочетавшейся со свистом свирелей и бряцанием кифар... самые красивые рабыни были переодеты нереидами и харитами и стояли кто у кормовых вёсел, кто у канатов. Дивные благовония восходили из бесчисленных курильниц и растекались по берегам».
Многим зрителям явление Клеопатры могло напомнить Изиду Пелагию, другим — Венеру, выходящую из воды, как её нарисовал знаменитый античный художник Апеллес. А поскольку, как отмечает один аноним елизаветинской эпохи, «греческие поэты утверждают, что появление Венеры всегда сопровождается тончайшим ароматом благовоний», то горящие на ладье курильницы и распространяемые ароматы также должны были подтверждать приближение богини. Появление Клеопатры могло напомнить зрителям Венеру, как она описана у Апулея: «Здесь и Нереевы дочери, хором поющие... по морю здесь и там прыгают тритоны: один в звучную раковину нежно трубит, другой от враждебного солнечного зноя простирает шёлковое покрывало, третий к глазам госпожи подносит зеркало, прочие на двух упряжных колесницах плавают».
Спектакль имел успех. Плутарх подтверждает, что Клеопатра добилась того, чего хотела. Тарс ещё с V века до н. э. считался местом встречи богини любви и бога, который управлял восточными землями. Теперь богиня вновь появилась, чтобы опять породниться со своим божественным партнёром. «И повсюду разнеслась молва, что Афродита шествует к Дионису на благо Азии».
Антоний не хуже Клеопатры понимал, какую важную роль играет внешний облик. В Парфии после сокрушительного поражения, когда надо было обратиться с речью к войску, он подробно обсуждал с помощниками, какую одежду предпочтительно надеть. «Антоний решил выступить перед солдатами и потребовал тёмный плащ, чтобы видом своим вызвать больше жалости. Но друзья отговорили его, и он вышел в пурпурном плаще полководца и сказал речь...» Тот же Антоний, оратор и умелый организатор театрализованных зрелищ, сумел в день похорон Юлия Цезаря одной речью, произнесённой им на Форуме, добиться изменения политических настроений в Риме. Речь эта, на первый взгляд спонтанная, при ближайшем рассмотрении оказывается элементом хорошо срежиссированного действа. Дж. М. Картер пересказывает события, описанные Аппианом:
«Когда толпа застыла, слушая беспрерывное монотонное погребальное пение, один из тех, кто стоял у гроба, вдруг громко прочёл строку из древнего поэта. Она прозвучала так, будто говорит сам Цезарь:
— Неужто я спас вас лишь затем, чтобы вы погубили меня?
Переломный момент настал, когда над толпой вдруг появилась и стала поворачиваться над головами поднятая невидимыми руками восковая фигура убитого с двадцатью тремя ранами на теле и с изуродованным лицом».
Антоний организовал и умело руководил этим представлением. В своей дальнейшей карьере ему ещё не раз приходилось прибегать к подобным театрализованным постановкам, дающим незамедлительный политический эффект.
Антоний идентифицировал себя с разными образами: от Александра Македонского до Геркулеса и Диониса. Как возможный правитель Востока он неизбежно видел себя (как и многие другие — от Пирра до Наполеона) наследником Александра. Схожесть он старался подчеркнуть различными драматическими жестами. Так, Плутарх рассказывает, как в Македонии он прикрыл тело мёртвого Брута «своим пурпурным плащом, который стоил огромных денег, и велел одному из своих вольноотпущенников позаботиться о его погребении». Именно так поступил Александр, выказывая уважение к мёртвому Дарию: он укрыл тело персидского царя своим плащом. Антоний, таким образом, провозглашал себя наследником достоинств великого Александра, что должно было принести ему хотя бы часть харизмы завоевателя всей Азии.
Его карьерные притязания опирались на сходство с Александром Македонским. Что же касается происхождения, то он стремился заставить окружающих поверить в его родство с Гераклом. «Существовало даже древнее предание, — сообщает Плутарх, — будто Антонии ведут свой род от сына Геракла — Антона». Антонию нравилось верить, что силу преданию добавляет ещё и его собственная внешность. Вообще говоря, древних семей, ссылающихся на родство с Гераклом, было не сосчитать. Аристид Ретор замечает, что «множество королей и народов возводит своё происхождение к нему», поскольку ссылка на такое родство добавляет славы и мужества предполагаемым наследникам.
Плутарх рассказывает, что Антоний «обладал красивой и представительной внешностью. Отличной формы борода, широкий лоб, нос с горбинкой сообщали Антонию мужественный вид и некоторое сходство с Гераклом, каким его изображают художники и ваятели». Две тысячи лет спустя современный турист, бродя по Риму, поражается изобилию изображений и статуй Геракла. На вазах и на саркофагах, на барельефах и в скульптурных группах — всюду можно увидеть изображение Геракла, и всюду он легко различим благодаря неизменным атрибутам — львиной шкуре и дубинке, символизирующих грубую силу и мужскую потенцию. Образ Геракла вызывал восхищение, он был героем, направившим свою силу и доблесть на службу людям. Нет ничего удивительного, что Антоний стремился утвердить своё сходство со столь любимым и популярным прототипом. Плутарх пишет: «Это предание, которому, как уже сказано, придавало убедительность обличие Антония, он старался подкрепить и своей одеждой: всякий раз, как ему предстояло появиться перед большим скоплением народа, он опоясывал тунику у самых бёдер, к поясу пристёгивал длинный меч и закутывался в тяжёлый военный плащ». Это был костюм героя. Когда позже его враги насмехались над ним, сравнивая с Гераклом на унизительной службе у Омфалы, то они просто повернули в свою пользу тот самый образ, который тщательно создавал сам Антоний.
