О! Антоний с возлюбленной милой —
В смерти славный и в несчастий счастливый!
Их двойное самоубийство было не только спасением от врагов, но и искуплением. «Я должен, должен умереть!» — восклицает Антоний.
Я должен, должен умереть достойно,
В минуту тягостную прибегнув к смерти от своей руки.
...мгновения моих последних дней
Да уберут с души все призраки теней!
Таким образом, избрав смерть, Антоний защищает свою честь и проявляет мужество. То же относится и к Клеопатре, но самоубийство женщины почти всегда несёт дополнительную нагрузку: смерть Клеопатры доказывает её верность Антонию.
Образ женщины, чья любовь сильнее смерти, очень древний. Когда Сенеке было приказано покончить с собой, его жена желала последовать за ним. Плиний Младший рассказывает историю о женщине, которая, узнав о неизлечимой болезни мужа, привязала его к себе и вместе с ним утопилась в озере. Когда в I веке один из сенаторов императорского Рима был обвинён в заговорщической деятельности, его жена — Аррия — заявила, что умрёт вместе с ним. Её имя стало нарицательным для обозначения супружеской верности.
Язычники Рима ценили верных жён. Христианские апологеты добавили к этому уважению также почитание женского целомудрия, в котором практическая этика граничила с духовной практикой. Когда Тертуллиан высоко оценивает твёрдость и решимость Дидоны или Лукреции, его восхищает не только их мужество, но и то, что они предпочли смерть сексуальной неверности. В сочинении «О поощрении целомудрия» он пишет, что второй брак должен считаться не чем иным, как видом распутства. «Пусть будут нам примером те женщины-язычницы, что прославились непоколебимостью в единомужии: такова Дидона, которая искала убежище в чужой стране и должна была даже стремиться к супружеству с тамошним царём, но, чтобы избежать второго брака, предпочла броситься в костёр». Тертуллиану была известна не та версия истории Дидоны, что рассказывает Вергилий, а более древняя, где нет речи об Энее.
Высокая оценка женщин, которые предпочли смерть неверности умершему мужу, переходит и в творения ранних отцов церкви. Создаётся своего рода культ женщин-мучениц, убивавших себя ради сохранения целомудрия. Евсевий рассказывает историю Домнины, христианки из Антиохии, схваченной вместе с двумя дочерьми во время гонений на христиан при Диоклетиане. Боясь, что солдаты могут посягнуть на их целомудрие, они все втроём, взявшись за руки, бросились в реку и утонули. Пятнадцатилетняя святая Пелагея, когда в её дом ворвались грубые и похотливые воины, попросила разрешения переодеться в другое платье и удалилась к себе в комнату. Оттуда она выбралась на кровлю и бросилась вниз, разбившись насмерть. Даже Блаженный Августин не осуждает такого рода самоубийство. В конце концов, после столь убедительного доказательства их девственности или верности мужьям такие женщины заслуживают снисхождения. «И кто не тронется человеческой симпатией к ним и решится осудить их, а не предоставить им прощения?»
Казалось бы, примеры подобного рода имеют весьма слабое сходство с историей Клеопатры — царицы, покончившей с собой из-за крушения её политических амбиций, дважды бывшей замужем (при этом, возможно, умертвившей обоих мужей) и имевшей четырёх внебрачных детей. Однако, сколь ни нелепо это выглядит, история её жизни была помещена именно в сей неподходящий контекст и, что ещё более удивительно, стала образцом женской добродетели. Называя Клеопатру мученицей, Чосер отнюдь не предполагает, что она подвергалась религиозным преследованиям. Нет, как он понимает её историю, она отдала свою жизнь за некий абстрактный идеал — не за римское понятие о чести, а за вполне христианский идеал женского целомудрия. По форме «Легенда о достославных жёнах» в точности соответствует христианским житиям святых и мучеников, и покорные жёны и верные возлюбленные в его рассказах ничем не отличаются от безупречных святых мучениц, ибо целомудрие и верность жены идёт вторым номером сразу за изначальной девственностью. Итак, связь Клеопатры с Цезарем была забыта или игнорировалась, а её воображаемая похотливость полностью стёрлась из коллективной памяти. В том, что она последовала в могилу вслед за Антонием, виделась наиболее приличествующая женщине добродетель. Верность и сексуальная сдержанность — это единственные доказательства, которые для женщин, существ непостоянных по своей природе, могут считаться решающими.
Почтительное отношение к тем, кто лишил себя жизни во имя любви, просуществовало достаточно долго. В популярной биографии Клеопатры уже в XIX веке американский автор Джон Ллойд вопрошает: «И что касается её, этой эгоистичной чаровницы, наделённой талантом и красотой, что делает она, видя, что её возлюбленный умирает — умирает ради неё? Следует ли она его примеру? Нет, это не для неё. Разве самовлюблённая женщина может покончить с собой из-за любви?» В предисловии Р. X. Кейза к трагедиям Шекспира, выпущенным в 1906 году издательством «Арден» и до сих пор пользующимся спросом у британских студентов и прочей читающей публики, нежелание Клеопатры пережить Антония однозначно приравнивается к добродетели. Стереотип женщины, которая не способна пережить смерть любимого, и по нынешний день остаётся популярным. Женщина лишает себя жизни или просто умирает от горя, она не может продолжать жить счастливой и полной жизнью в одиночестве или в обществе другого мужчины. Распространённость этого стереотипа создаёт иллюзию нормальности такого отношения к жизни. Сравним такое восприятие истории Клеопатры с некоторым феноменом, на первый взгляд весьма чуждым западной культуре, а именно — с индийским обычаем самосожжения вдов на могиле мужа. Он был официально отменен британскими властями в 1829 году, но продолжал практиковаться и в XIX веке.
Обычай этот на урду и хинди называется «сати», что буквально означает «добрая и верная жена». Этимологически происходит от корня «сат», который значит просто «хороший». Для ортодоксального индуиста, так же как и для Чосера, добродетельной может считаться только женщина, которая подчиняет жизнь интересам мужа и добровольно уходит из жизни вместе с ним.
Британская администрация в XVII и XIX веках была шокирована «сати» — диким и варварским обычаем, который показывал полное пренебрежение к священности человеческой жизни. Англичане в Индии списывали это на особенности восточного мышления. Однако европейцы Античности и Средневековья были прекрасно знакомы с подобным обычаем и одобряли его от всего сердца. В I веке до н. э. Проперций сетует на независимость римских дев и молит о том, чтобы в Риме также вошёл в моду обычай восточных жён всходить на погребальный костёр. Он описывает, как жёны ссорятся и спорят, желая последовать за господином, и стыдятся, если им не позволяют сгореть вместе с ним. Конечно, Проперций говорит всё это с немалой долей насмешки и иронии. Однако св. Иероним четыре века спустя повторяет всё то же безо всякого намёка на ироничность.
«Это является законом для них [в Индии], что самая возлюбленная жена всходит на погребальный костёр. Жёны соревнуются между собой, чтобы добиться любви господина, и наибольшей честью и доказательством добродетельности считается быть избранной для погребения вместе с мужем. И та, что выигрывает, переодевается и надевает украшения, чтобы возлечь рядом с умершим супругом, обнимая и целуя его, пока языки пламени не поглотят их».
