Жадность к деньгам и ненасытность в сексе — двойной порок, что с лёгкостью приписывается женщинам, поскольку христианские средневековые авторы, так же как и античные, взваливают ответственность за постыдную страсть не на свои, а на женские плечи. Они отрицают собственные активные сексуальные стремления, отчуждают их и перекладывают на пассивных женщин. И «женщина» становится ответственной и может быть проклята и осуждена. «Сирены имеют женские лица, — пишет папа римский Григорий Великий, — а потому ничто так не уводит мужчин от Бога, как любовь к женщине». В XII веке французский учёный Пьер Абеляр радуется кастрации, ибо это «обрезало мои связи с трясиной мерзости, в которую я был полностью погружен. Только благодаря этому я теперь готов приблизиться к святым престолам... свободный от тяжести плотских вожделений». «Горячая жажда и страсть предшествуют похоти, мерзость её сопровождает, а горе и раскаяние следуют потом», — пишет папа Иннокентий III. Если бы женщин не существовало, то мужчины никогда не опустились бы до животной низости и не деградировали. В Святом писании, пишет Виктор Гюго, душа определяется как мужчина, а плоть как женщина. Так мужчина делает женщину козлом отпущения за свою постыдную плоть. И женщины, как ни печально, принимали на себя эту вину. Элоиза в письме Пьеру Абеляру спрашивает: «Разве не женщины послужили в большинстве случаев причиной краха великих людей?» И сама себе отвечает, цитируя Екклезиаста: «И нашёл я, что горше смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце её — силки, руки её — оковы, добрый перед Богом спасётся от неё, а грешник уловлен будет». Далее следуют Ева, Делия, жена Иова — готовый сценарий для Элоизы, чтобы принять на себя вину за грехи Абеляра, мужчины, который, по его собственному признанию, неоднократно принуждал её заняться сексом вопреки её желанию.
И именно за эту сексуальность, не её собственную, а мужскую, и должна расплатиться женщина. У Гарнье Ирада, удивляясь столь суровому самоосуждению Клеопатры, просит объяснений. «Неужели вы считаете, что его [Антония] невзгоды на вашей совести?» На что Клеопатра отвечает с полной определённостью: «Я — единственная причина его невзгод. Всё это сотворила я, и только я». Она — единственная причина целой серии событий, в которых принимала только пассивное участие. «Я сделала это», — заявляет Клеопатра Гарнье вопреки тому, что именно Антоний любил её сверх меры, именно Антоний предпочёл следовать за ней, невзирая на бесславие. Однако он поступил так из-за сексуального влечения, а за сексуальность, в чём согласны все античные и средневековые авторы, несут ответственность женщины. «Если мы исследуем дотошно, то мы найдём, что все великие царства были погублены женщинами», — утверждает «Молот ведьм» (учебник по истреблению женщин). В подтверждение своих теоретических посылок автор приводит пример Елены Троянской — знаменитой жертвы киднеппинга, алогично обвиняемой в развязывании Троянской войны, — и пример Клеопатры, «худшей из женщин». Психоаналитик и критик Катерина Клемент в книге «Заново рождённая женщина» показывает, как именно во внутреннем сознании человека, в результате игры переносов и проекций, на женщину навешивается такого рода вина. Таким образом, Клеопатра оказывается виноватой в любви Антония, любви, которая, по предположениям многих, его и погубила. Вина Клеопатры не связана ни с каким порочащим её действием. Если бы Антоний соблазнил её или даже изнасиловал, вина всё равно была бы на ней. Антоний в пьесе Гарнье заявляет, что он был полностью подавлен силой желания, «превратился в раба, увидев её лицо». При этом Клеопатра ничего не делала сама, она вообще не была действующим лицом, а лишь катализатором событий. Спенсер отмечает, что «храбрый воин Антоний» отверг
Правленье миром целым прекрасных ради глаз.
Сильна столь власть прелестниц красоты,
Что пленный раб отверг все прошлого мечты.
Само физическое существование Клеопатры, её лицо, её облик — всё это очевидные доказательства её вины.
Эта вина может быть снята с неё только с прекращением её физического существования. Так происходит с телом индийской вдовы, выполняющей обряд «сати». Сгоревшее тело становится «сати» — безупречной верной женой, каковой никакая живая женщина быть не может. Точно так же и Клеопатра в целой веренице повестей, поэм и трагедий достигает добродетельности путём саморазрушения. Её самоубийство сразу обеспечивает ей любовь, сочувствие и восхищение. Она «прекрасна, как майская роза», говорит Чосер. Она воистину раскаялась, заявляет Жодель. Она имеет чувство долга и верность, утверждает Джеральди Цинтио. Она нежная мать и ласковая возлюбленная, признает Гарнье. Её губы подобны кораллам, а кожа — белоснежному мрамору, её волосы пламенеют золотом. «Не было на свете никого прекрасней!» Она царственна и мужественна, подчёркивает Сэмюэль Дэниел. Она становится таким образом «хорошей», восстанавливается её репутация «приличной» женщины. Однако плата за такую репутацию — смерть. Только мёртвой женщина может стать добродетельной.
5 ЛЮБОВНИЦА 
Не плачь.
Дороже мне одна твоя слеза
Всего, что я стяжал и что утратил.
Один твой поцелуй все возместит.
У. Шекспир
Антоний только что потерпел полный разгром при Акции, бесславно бежал, потерял власть над провинциями, покрыл себя несмываемым позором. И всё же, оказавшись в объятиях египтянки, он утирает её слёзы.
Современная аудитория рыдает от таких проявлений бездушной любви. Современники Шекспира, напротив, были полностью шокированы и приходили в ужас оттого, что великий человек мог заниматься такими глупостями.
«У Клеопатры в груди горел всеочищающий огонь любви» — так писал Виктор Гюго в 1868 году. «Что искупает Антония, — пишет Уильям Тарн уже в нашем веке, — это то, что под конец жизни он смог отдать полцарства за любовь». Примерно таково мнение теперешней критики. Однако уважение к любовным чувствам появилось сравнительно недавно. Любовь Клеопатры могла быть очищающим и облагораживающим чувством для Гюго, но для Петрарки в XIV веке это был «бесцельный жар», который не только не облагораживает, но сжигает её своими жестокими лучами.
Для мыслителей эпохи Возрождения страстная любовь — бедствие, сопровождаемое умственным расстройством или помешательством, она унижает человека. Лекари Средневековья считали, что её надо лечить, как и другие физические или умственные заболевания. Насмешники высмеивали любовные чувства. Так, Томас Хайвуд писал, что «нет ничего глупее влюблённых, которые тратят понапрасну своё время и силы и попусту транжирят жизнь в рабском и смешном ухаживании». Философы оплакивали несчастных горемык. «Упавший со скалы пострадает не больше, чем те несчастные, которых захватывает поток любви», — пишет Роберт Бартон. Этимологически слово passion — страсть — происходит от латинского корня со значением «страдать», с чем было полностью согласно большинство авторов XVI и XVII веков. Вергилий в своё время восклицал по поводу влюблённости Дидоны: «Жарко пылает любовь в груди безумной Дидоны». Точно так же реагировали и средневековые мыслители, соревнуясь с античными авторами в неприятии столь жестоких пламенных чувств. Для Шекспира и его современников Клеопатра — прежде всего возлюбленная, и её история — это описание духовных и житейских опасностей, порождаемых неумеренностью страстного чувства. В пьесе Жоделя Антоний называет себя «стократ несчастным», поскольку слепая любовь к Клеопатре безвозвратно погубила его репутацию, заставила покинуть жену и детей и бросила в объятия «смертоносной змеи». Он проклинает свою любовь, называя её сумасшествием, отравой, жестоким огнём, наказанием, напущенным ревнивыми богами, решившими довести его до горя и бесчестья.
