Клео, нильская нимфа...
Она может вертеть задом не хуже Элвиса...
Она может закадрить любого мужчину.
Вот что заботит Клео на сцене и за кадром.
Хотя эти шутки и анекдоты отдают похабщиной, но они являются частью народного мифотворчества, в таком виде представляющего себе идею «Больше — И ещё больше — Как можно больше». По словам Роланда Бартеса, цитирующего Уильяма Блейка: «Когда расходование любви продолжается и подтверждается, без ограничения и без повторения, тогда происходит редкая и чудесная вещь, которая называется «Бьющее ключом изобилие», которое равнозначно Красоте. «Бьющее ключом изобилие — это Красота. Водоём — содержит, фонтан — извергает».
Тот же дух безудержного расточительства присутствует и в рассказах о непомерных денежных тратах либо самой Элизабет Тейлор, либо связанных с ней. Ещё до истории с Ричардом Бартоном ходило множество слухов о её богатстве. Её первая свадьба с Конрадом Хилтоном была «свадьбой из волшебной сказки, сюжет которой написал сам Крез». Когда была объявлена помолвка с Майком Тоддом, он подарил ей жемчужное кольцо стоимостью в тридцать тысяч долларов, чтобы «её драгоценный пальчик не замёрз», пока не будет готов бриллиант в 29,5 карата. Во время съёмок «Клеопатры» для неё был снят дом в Лондоне; даже не ступив на порог, она вдруг решила, что он ей не подходит, и укатила на шикарном «Роллс-ройсе» в отель «Дорчестер», где сняла два подходящих пентхауса. В Риме она жила на вилле то ли с четырнадцатью, то ли с семнадцатью комнатами, облицованными розовым мрамором. Каждый день менялись коробки для спичек, сигаретные пачки, свечи и цветы — всё должно было совпадать по цвету со сменой туалета. Ванная комната была сплошь уставлена зеркалами, а принимала ванну она при свете горящих свечей. Она захватила с собой в Рим три сотни нарядов и выбрасывала их после того, как надевала один раз. Когда Фишер пытался её удержать при себе, он купил ей изумрудное колье за четверть миллиона долларов, антикварные зеркала и бриллиантовое кольцо. Чтобы отвоевать её, Бартон купил ей ожерелье из египетских скарабеев, «возвращающее во времена Клеопатры», и изумрудную брошь. Даже ночные рубашки у неё были исключительно от Диора.
Такие избыточные расходы — это анархия. Они лишают деньги, которые все привыкли беречь и считать, смысла и значения. Тейлор-Клеопатра, пускающая на ветер огромные суммы денег, которые она получила, конечно, почти без усилий просто за то, что она — это она (публика никогда не верила, что искусство актёра, и в особенности киноактёра, — это тяжёлый труд — зрители всегда путают актёров и персонажей, которых те изображают), превращает экономику в нонсенс. Раз упорядоченная связь между полученным и потраченным нарушена в финансовой сфере, тогда и все законы, регулирующие социальную жизнь, начинают колебаться. Самоотверженность не обязательно вызывает горячее уважение. Верность не получает вознаграждение в виде любви. Беспорядочные любовные связи не порочат пола. Экономическая база, обусловливавшая стереотипы сексуального поведения, оказалась под угрозой, а вместе с ней и вся логика причин и следствий, преступления и наказания. Тейлор-Клеопатра, высасывающая из своего мужчины 24-каратную золотую парчовую ткань, не вписывается ни в тип добродетельной, ни в тип femme fatale. Она подмигивает, поскольку настали времена, когда порочная соблазнительница не умирает в конце истории. Мы оказываемся в непредсказуемом королевстве кэмпа, где старые правила непреложны, где нет вообще правил, где нет ничего такого серьёзного, что можно было бы счесть грехом. Добро и зло здесь неразличимы: успех — единственная заметная ценность, а эксцесс — единственный его признак. Это пир новой Клеопатры, празднество, пиршество, которое не имеет границ. И это в природе празднества — нарушать все законы, отрицать все иерархии. Тейлор-Клеопатра — это аббатиса «пира дураков».
Когда Тейлор-Клеопатра связалась с Ричардом Бартоном, дионисийское начало, персонификацией коего она, вероятно, представлялась, нашло своё подтверждение. Она внесла свою лепту неограниченностью сексуальности и сказочным количеством золотых монет. Его вклад в общий спектакль, который они на пару представляли перед зрителями всего мира, — это прямая принадлежность к поклонникам Диониса — пьянство. По собственному мнению Элизабет Тейлор, каковое может показаться на первый взгляд странным, именно его пристрастие к выпивке делало его привлекательным. При первой их встрече на съёмочной площадке он, выдыхая пары спиртного, сияя красным носом пьяницы, попросил её держать его чашку с кофе, поскольку у него тряслись руки. Позже, когда они ужинали, Эдди Фишер посоветовал ей ограничиться только одной рюмкой вина. Как она вспоминает, Ричард Бартон поддержал его, немедленно перелив содержимое её бокала в свой. «Я была совершенно очарована этим человеком».
Жизнь, которую они вели во время съёмок этого фильма и позже, может быть охарактеризована приличной публикой как перманентный дебош. Они ели, пили, веселились, дрались, занимались любовью, ходили по магазинам, и то, что они вытворяли или покупали, выходило за рамки того, что могут себе позволить делать или покупать обычные смертные. Реальность, вполне возможно, сильно отличалась от легендарных рассказов. Как предполагает Мелвин Брэгг, огромные расходы Бартона объяснялись, помимо слепого расточительства, подавляемым горьким страхом перед нищетой. Что касается Элизабет Тейлор, то, судя по всему, она всегда хорошо разбиралась в вопросах управления собственным капиталом и тратила ровно столько, сколько могла себе позволить. Беспробудное пьянство вряд ли может быть залогом нежных ласк, скорее, оно ведёт к ссорам, скандалам и: расстройству печени, и страсть, которая дважды заканчивалась разводом, могла принести столько же радости, сколько и горя. Но эти сухие факты касаются реальных Тейлор и Бартона. В легенде, где персонажами являются «Элизабет Тейлор» и «Ричард Бартон», такие замечания неуместны. В фантазиях зрителей Тейлор — Клеопатра и Ричард Бартон — Антоний были бунтовщиками. Они выкинули из головы древнее правило самосохранения, не заботились ни о самоулучшении, ни о чём другом. Даже толщина Тейлор и похмелье Бартона свидетельствовали об изобилии. Оба они были антитезой аполлонистической традиции, оба не страшились излишков.
Демонстрация разудалой расточительности была характерной чертой того времени — начала 1960-х годов. Целое поколение юных западников выросло на антиматериалистических взглядах эпохи кутежа и загула. Изобилие и буйство дионисийских менад нашло современный им эквивалент в безвкусных демонстрациях, что выходили за рамки как изысканного вкуса рафинированной публики, так и экономического расчёта, не говоря уж о моральных предубеждениях. Драгоценности: бриллиант Круппа, стоимостью 305 000 долларов, который, по словам Бартона, достался ему как штраф на теннисной площадке и которому он потом дал прозвище «ледяной ролик»; бриллиант Картье-Бартона, ещё более крупный; жемчужина Ла Перегрина; бесчисленные ожерелья, кольца, серёжки, броши — все они, конечно, могут считаться надёжным вложением капитала, поскольку регистрируются как вклады, не подлежащие налогам, и для Элизабет Тейлор, и для Бартона — это вполне уместное размещение денег. Однако образ Тейлор-Клеопатры не имеет с этим ничего общего. Легенда говорит, что огромные суммы были пущены на ветер ради чистого каприза, потрачены на праздниках просто ради веселья. Яхты, частный самолёт («Я купил его, просто чтобы мы могли слетать в Ниццу на ланч», — сказал Бартон), меха, платья, вечеринки, ненужное расточительство во всём. Они покупали картины — Ренуар, Моне, Ван Гог, — ставили их в подвал и забывали о них. Они обменяли роскошную яхту на пару щенков и вынуждены были их оставить на Темзе, так как не хотели выжидать срок, необходимый по английским законам о карантине. Собаки у них никогда не были вышколенными — если они портили дорогие ковры, то хозяева просто покупали новые. Они путешествовали по-королевски: «Сто пятьдесят шесть мест багажа, четверо детей, одна гувернантка, трое секретарей-мужчин в походных норковых куртках, один парикмахер, одна няня, четыре собаки, черепаха, два сиамских кота в ошейниках, усыпанных бриллиантами».
