Клеопатра — мечта любого мужчины!
Наша ночь пламенеет, а люди вокруг поют,
Бог улыбается нам всё шире, и сомнения ушли.
Любимая!
Я уплыл далеко в море под пенье вёсел.
Ты была со мной в радости.
Под сенью семи парусов мы узнали, что любовь для нас всё.
О, моя любимая, всё поёт кругом.
Даже для Ферваля она не только соблазнительный фрукт, но и «чудесная женщина с цветком лотоса в руках, всё ещё стоящая рядом с Антонием в колыхании волшебного тумана любви и дыхании жаркой страсти над обломками рушащегося мира». Её можно также представить как воплощение наслаждения, в котором объединяются радость чувств и духовное счастье. Греческий поэт Кристантинос Кавафис в стихотворении «Бог покидает Антония» 1911 года обращается к Антонию с наставлением ценить славную жизнь, что он делил с Клеопатрой, и уйти из мира достойно, без сожалений, ведь такая уж у него судьба.
Когда в полночный час
Невидимые будут музыканты
Наигрывать тебе на дивных флейтах
И тихие польются голоса
Певцов бесплотных,
Не кляни судьбу, —
Простись с Александрией уходящей,
С обманчивой надеждою и славой...
...Попрощайся
С любовницей своей Александрией...
В пьесе Шоуки Клеопатра заявляет, что «в отличие от грубых пьянок римлян... вино мы ценим как сокровище любви и сочувствия». Вполне возможно представить себе Клеопатру как некий идеал, в котором в равной степени соединяются душа и тело, либидо и ум. Считали счастье фрагментарным, частичным христианские мыслители и те их предшественники, опираясь на которых (как это показывают Мишель Фуко и Питер Браун) было создано шизоидное восприятие человеческого существования — противопоставление тела и души, при котором для соблюдения равновесия требуется постоянное напряжение, постоянный контроль и самоограничение. Они отделяли восхищение, духовный экстаз от физического удовольствия. Клеопатра, известная и как учёный, и как изысканная искательница наслаждений, как проститутка и как царица, как мать и воин, богиня и мудрец, может быть воспринята как пример такой человеческой целостности, при которой позволена человеческая радость, не сопровождаемая чувством вины.
В романе «Арарат» Д. М. Томас повторяет и развивает пушкинский сюжет о Клеопатре. Пушкин оставил повесть неоконченной. Томас предлагает свой вариант окончания, который очень сильно изменяет её смысл. Третий претендент на ложе Клеопатры, девственный зелёный юнец, образ которого многократно потом встречается в литературе XIX века, оказывается, по Томасу, сыном Клеопатры от её брака с Птолемеем. Ребёнок не знает об этом (он рос рабом), но Клеопатра узнает его по родинке на теле. Безо всяких угрызений совести эта Клеопатра Томаса получает удовольствие от мальчика — ужасающий образ пожирающей матери, что безжалостно жертвует жизнью других для самоудовлетворения. Клеопатра у Томаса — чудовищная фигура, дающая жизнь и жадно проглатывающая мужчин обратно в нутро, чтобы вновь дать им жизнь. Она относится к ряду Клеопатр-убийц, с одним небольшим отличием — она не является непобедимой. У Томаса юный любовник, проснувшись утром раньше Клеопатры, подсыпает ей в питьё мандрагору, а затем, заколов евнуха, сторожившего дверь, убегает. Овладев матерью, юноша становится взрослым. Освободившись от плотского, женского принципа, в котором объединяются смерть и материнство, мужественность становится способной вести добродетельную жизнь — жизнь ума и духа.
Сюжет Томаса примечателен, но существуют и другие более позитивные способы решения проблемы того, как связать образ Клеопатры с материнским архетипом. Историческая Клеопатра рекламировала себя как Изиду, намекая на Цезаря-Озириса и предлагая в качестве Гора Цезариона. Могущественная богиня, имеющая отношение к умирающему юноше, как Венера к Адонису, Астарта к Таммузу, не обязательно зловредна. Они обычно репрезентируют цикл умирающей и воскресающей природы, с которым связана жизнь. Когда Клеопатра заполучает в роковую постель юношу, или — если придерживаться более близкой к истории традиции — убаюкивает в своих объятиях умирающего Антония, она ассимилируется с почтенной иконографической традицией, символизирующей природное бессмертие, страховку от индивидуальной смерти. Семя должно падать, если цветок приносит плод. Роспись внутри одного из египетских саркофагов изображает богиню Нут, обнимающую труп. Она является, как пишет Эрик Нойманн, «той же самой матерью-смертью, что христианские богоматери на картинах оплакивания Христа, мадонной, держащей на руках мёртвого Иисуса, сына смерти, что вернулся к ней». Она есть мать-земля, которая в истинно дионисийском и в истинно христианском духе требует смерти сейчас, чтобы жизнь могла продолжаться.
Клеопатра, чей пир соотносится с картиной изобилия и плодородия, напоминает прародительницу и любви, и смерти. Эмиль Маль описывает Землю, языческое божество, которая всё ещё появляется на картинах французских художников XX столетия. Она доброжелательна, благородна, и «змей, сын Земли, сосёт её грудь». Клеопатра, выставляющая свою грудь напоказ на всех картинах, — это кормилица, и, подобно Земле, она кормит также и змея. Как царица Египта, страны, что снабжала Рим пшеницей, она готовое воплощение милосердного божества, обеспечивающего рост и плодородие. Спокойно держа в руках аспидов, она напоминает сразу обеих богинь — свою покровительницу Изиду и римскую аналогию Изиды — Цереру, богиню земли и рождения. Её изображают на одном из рельефов эллинистического периода держащей в руках колосья пшеницы, означавшие изобилие, и змей, символизирующих жизнь-через-смерть.
Мать-земля, в которую погребают усопших, чтобы она могла воспроизводить жизнь, имеет отношение к обоим полам. Клеопатра всегда ассоциировалась со смешением полов. В её собственное время друзья Октавия обзывали её Омфалой и хулили за то, что она превратила Антония в женщину. Та творческая энергия, что лежит за этим смешением, иногда обнаруживалась в более поздних версиях легенды о Клеопатре, но чаще оставалась в тени. Антония и он сам, и его враги сопоставляли с Гераклом. В легендах о Геракле есть сюжет и его добровольного переодевания в женщину. На острове Кос, по рассказу Плутарха, жрецы храма Геркулеса надевают женское платье при исполнении свадебных обрядов, а «новоиспечённые мужья надевают женские платья, чтобы встретить своих невест». Тот же мотив переодевания в женские одежды, из-за которого римляне считали Геракла потерявшим мужественность, может рассматриваться и с другой стороны — как приобретение большего сексуального могущества. Будучи и мужчиной, и женщиной, он покровительствует браку, эротическому таинству, что превращает мужчину и женщину в единую плоть. Дионис, второй покровитель Антония и предок Клеопатры, имел неопределённую половую принадлежность, и его андрогинность была источником его могущества. Тиресий, который, по легенде, увидел совокупляющихся змей и превратился в женщину, благодаря своей двойственной природе обрёл мудрость и ясновидение. Шаманы, пророки и жрецы — от древней Германии до современного Нью-Мехико — использовали переодевание в женские одежды при исполнении священных обрядов, поскольку гермафродит, двуполый человек, может вызывать не только отвращение, но также и переживание целостности.
