– Ипатьев, – поправил Высоков.
– Ну да. Павел Ипатьев – очень въедливый товарищ и профессионал большой. В Уголовном кодексе не хуже нас с тобой разбирался. Плохо только то было, что он создавал у зрителей свою картину преступления и подозреваемых представлял в таком свете, что у народа не оставалось никаких сомнений в том, кто преступник. А как потом решение выносить? Отпустишь кого-то по недоказанности, и все потом орать начинают, что купили судью. Ты дело Колобова помнишь?
[7]
– Вице-губернатора, обвиненного во взятках и хищениях, которому Сперанский назначил условный срок…
– И штраф, между прочим, в сто миллионов рублей – неслабо, да! А как потом грязью Николая Степановича в прессе обливали! Пришлось собрать специальный брифинг с руководителями средств массовой информации и напомнить им об ответственности за нарушение статьи шестнадцать федерального закона три, за нарушение Конституции… Короче, им было сказано, что при появлении в каком-нибудь СМИ материалов, порочащих честь судьи, необязательно Николая Степановича, средство массовой информации будет лишено аккредитации, лицензии на право осуществления своей деятельности и закрыто. Не говоря уже о компенсации морального вреда… Назвать преступника преступником может только суд. А чтобы отдать под суд судью? Ты помнишь хотя бы один случай?
– Пытались начать следствие по делу судьи Колодина, – напомнил Владимир Васильевич. – Но он был членом городского суда, а следовательно, вступает в силу пункт семь статьи шестнадцать о том, что дело рассматривает коллегия из трех судей Верховного суда, и тогда они приняли решение, что основания для проведения следственных мероприятий нет.
– Это давно было, – сказал Иванов, – а два года назад на Дальнем Востоке судья застрелил бизнесмена… То есть намерения убить у него не было. Судья отправился с сыном на рыбалку. А потом туда подкатила компания из трех граждан, которые стали на судью наезжать, дескать, у них здесь прикормленное место. Судья показал свое удостоверение, но те не угомонились, полезли в драку, и тогда судья произвел одному из нападавших выстрел в ногу. Он был не таким метким стрелком, как ты, и попал в бедро, повредив артерию. Тот упал, корчится от боли, друзья его разбежались. Судья позвонил, сообщил о событии… То да се, приятели того бизнесмена вернулись, чтобы оказать помощь, но время было упущено… Хотя прошло-то минуты три-четыре.
– Достаточно двух минут. Потеря крови более литра, после чего наступает геморрагический шок и летальный исход. Но я не помню такого случая.
– Так особенно о нем не распространялись Тем более что председатель следственного комитета даже представления не делал. Еще раньше, когда в университете учился, было убийство по неосторожности. Я даже курсовик на эту тему писал. Судья на охоте случайно застрелил приятеля. Но там были отягощающие обстоятельства. Они поехали охотиться на кабанов, не имея лицензии, даже застрелили одного, а потом судья в запале выстрелил в другого убегающего кабана и попал в своего друга. Тело спрятал, сам уехал и никому не сказал. Труп обнаружили… Вычислить виновника труда не составило. Суд состоялся, получил он два года исправительных работ без ограничения свободы… Судейской мантии, конечно, лишился. Я в своем курсовике анализировал выводы следствия и обоснованность вынесенного судом решения.
– Откуда материалы брал?
– Так это на моей родине было – на Урале. А там у меня родной дядя в следственном комитете на ответственной должности.
– То есть если судья кого-то по неосторожности, то…
– Должности лишится однозначно, но не посадят. Вот, предположим, ты кого-то, извини, замочил. Я буду председательствовать в суде, если, конечно, коллегия из трех судей Верховного суда доведет до этого. Неужели я тебя признаю виновным в умышленном убийстве?
Они всю дорогу до ресторанчика перебирали похожие дела, но когда вошли в зал и сели за столик, стали вспоминать годы учебы и общих знакомых.
– На вашем курсе была студентка Коробейник, – начал Иванов.
– Как-то смутно припоминаю… – попытался уйти от неприятных воспоминаний Высоков.
– Как это смутно? – не поверил Сергей. – У вас ведь роман был. Ходили под ручку по факультету, потом я вас видел в атриуме торгового центра на Большом проспекте, почти напротив нашего здания…
– Ладно, – признался Владимир, – помню ее хорошо.
– Я к чему, – продолжил бывший председатель студкома, – прошлой осенью случайно встретил ее в Москве. Забыл тебе рассказать. Варя теперь в генеральной прокуратуре, старший советник юстиции.
– Ничего себе карьера! – удивился Высоков. – В тридцать пять на полковничьей должности!
– Она теперь статная дама, а на факультете, как ты помнишь, была девчонка девчонкой. Кстати, о тебе расспрашивала. Особой приязни к тебе в ее голосе не почувствовал. Ты насолил ей чем-то?
Высоков пожал плечами.
– Фамилия ее теперь Ермакова. Если вдруг услышишь о таком старшем советнике юстиции, то знай, это твоя бывшая подружка. Хотя интуиция мне подсказывает: еще пара-тройка лет – и она получит и генеральскую звезду, станет государственным советником юстиции третьего класса. В руководстве генеральной прокуратуры сейчас мало женщин. А кому осуществлять надзор над преступлениями, совершенными на гендерной основе или отслеживанием преступлений на бытовой почве? Кстати, о женщинах. Ты почему до сих пор не обзавелся хорошенькой секретаршей? Сам, что ли, звонки принимаешь, сам в общий отдел бегаешь или в отдел обеспечения судопроизводства?
– Пока сам справляюсь, а вообще думаю об этом.
– Думай побыстрее. А вообще желающих перейти в секретари к заместителю председателя городского суда по уголовным делам более чем достаточно. Если же ты думаешь, как ту свою девушку пристроить, то сначала помоги ей в получении гражданства…
Как раз об этом Высоков думал постоянно. Самый простой способ – это жениться на Насте, и тогда можно будет подать документы. С ней самой он на эту тему не беседовал: ни о гражданстве, ни о ее согласии на замужество… Он даже о любви своей не говорил, и она тоже, как будто стеснялась подобного разговора… Что, если подумать, странно: они живут вдвоем, спят вместе, она готовит еду для обоих, содержит в чистоте квартиру…
Он возвращался в кабинет, к работе, и вдруг поймал себя на мысли, что думает не о своих обязанностях, а совсем о других вещах. Ему предстоит председательствовать на заседании суда, решения которого ожидают многие люди, не только те, кому положено бороться с преступностью, но и простые граждане, для которых решение, вынесенное судьей Высоковым, значит очень много: будут ли они верить государству или потеряют всякую надежду получить от него защиту в будущем. Высоков не сомневался, что Качанов заслуживает наказания по статье двести десятой, но каким будет приговор, не мог знать даже он. Линия защиты Владимиру Васильевичу понятна с самого начала. Да, Качанов согласился, что он – вор в законе, но отказался признавать себя организатором преступного сообщества, не взял на себя ответственность ни за одно преступление, так и сказал: «Предъявите мне…» Но предъявить-то нечего. Свидетели обвинения ничего особенного не показали… А если они начнут отказываться от своих слов, скажут, что их следователи угрозами заставили так говорить…
