Наконец, когда страсти стихли и настало время для трезвой оценки, даже те, кто не принимал картезианство, отдавали должное обаянию его основателя, который даже заблуждался гениально. «Декарт отправлялся от ложных посылок, – писал Вовенарг, – поэтому ему требовалось много выдумки и хитроумия, чтобы возвести целую систему на столь зыбком фундаменте. Он великолепен даже в своих заблуждениях, которые как бы подпер бесчисленными механизмами и пружинами, однако само обилие и разнообразие подобных средств доказывает, что он не постиг истину…»
[234]
Паскаль
Мы представляем себе Платона и Аристотеля не иначе как важными учеными в широких мантиях. А они были люди обходительные и простые; они смеялись с друзьями. А когда они развлекались мыслями о законах и политике, то делали это играя. То была наименее серьезная и наименее философская часть их жизни: самая же философская была жить спокойно и просто.
Б. Паскаль. Мысли
Паскаль (1623–1662) – совершенно особенная фигура в истории французской философии XVII столетия. Будучи типичным ученым своего времени, он был весьма нетипичным философом. Занятия физикой и математикой, которые порой начинали казаться ему поощрением собственной гордыни, сделали его одним из самых значительных ученых той эпохи. Однако Паскаль не считал их ни основным делом своей жизни, ни тем, что может пойти на пользу светскому человеку или содействовать достижению праведности. Янсенизм, к которому он обратился в зрелом возрасте, сделал его поборником чистоты помыслов, а преследовавшие его телесные недуги заставили его чрезвычайно строго относиться к своей душе
[235]. К тому же, его стиль сформировался под влиянием его любимых писателей – Эпиктета и Монтеня, склонных опираться на здравомыслие.
В том, что касается философии, Паскаль следовал за Декартом, разделяя его рационализм в целом, но расходясь с ним в частностях. Человек для него, как и для Декарта – это почти исключительно мыслящее существо. Если можно представить себе человека без рук и без ног и даже без головы, но вообразить человека без мысли Паскаль не может. «Не в пространстве должен я искать своего достоинства, но в правильности мысли»
[236]. Впрочем, если у Декарта эта опора на мыслящее я с его несомненностью становилось поводом для своеобразного оптимизма, то Паскаль, напротив, видит здесь основание для заявления, что человек – не более чем мыслящий тростник, чье существование эфемерно: «Я понимаю, что мог бы вовсе не быть, ибо мое “я” – это моя мысль; и это мыслящее “я” могло бы вовсе не быть, если бы мою мать убили до того, как зародилась моя душа; следовательно, я не могу себя считать существом необходимым. Я также не вечен и не бесконечен». Существование человека не просто акцидентно, «мы слабы, мы смертны и так несчастны, что для нас нет утешения ни в чем, если мы задумаемся о нашем уделе всерьез»
[237].
С другой стороны, он был близок к Антуану Гомбо, кавалеру де Мере, создавшему собственную версию светской философии. Этот дворянин, происходивший из Пуату, не относится к числу тех, чьи имена перечисляют, говоря о науке Нового времени, хотя историки математики порой признают его вклад в создание новой алгебры. Однако нас он интересует по иной причине – как создатель оригинальной версии житейской философии, для своего века, быть может, более органичной, чем картезианский рационализм.
Прежде всего, де Мере считал своей целью поиск счастья; все прочее он предлагал предоставить естественному ходу. Единственный критерий земного счастья – это удовольствие и отсутствие неприятных чувств. Поскольку же человек неизменно связан с другими людьми, счастье его зависит от того, насколько приятны будут отношения с этими другими. Искусство нравиться – вот к чему должен стремиться порядочный человек. Помимо внешней элегантности, ему необходим проницательный ум. У порядочного человека не должно быть профессии, он не должен быть узким специалистом, но знать обо всем понемногу.
Де Мере много путешествовал, побывал даже в Америке, и в одном из не столь дальних путешествий оказался в одной карете с молодым Паскалем. В своем «Рассуждении о разуме» де Мере рассказал об этой поездке. Паскаль, писал он, хорошо знал математику, но кроме нее не был сведущ ни в чем и был не в состоянии поддерживать светскую беседу. Де Мере вместе с ехавшим в том же экипаже герцогом де Роаннец взяли его в оборот, и через два дня пути Паскаль, по словам де Мере, перестал думать о математике и стал вполне сносно говорить. Антуан Гомбо и впредь проявлял попечение о Паскале, стараясь сделать его светским человеком и в какой-то мере преуспел.
Однако нас здесь интересует не перевоспитание Паскаля, из которого удалось в конце концов сделать порядочного человека, а «поверхностная» философия самого де Мере. В письме к Паскалю тот подчеркивал пагубность стремления судить обо всем, приводя доказательства. Рассуждения, выводимые одно из другого, не дают человеку приобрести более высокие знания. Ведь доказательства и умозаключения – это не сама реальность, и когда человек углубляется в свои силлогизмы, он уже не видит ничего, кроме них. Проникнуть в суть явлений можно лишь обращаясь к конкретным вещам, не обманываясь своими построениями, а воспринимая все интуитивно.
Паскаль в значительной мере усвоил эту «светскую философию» и признал, что
Поскольку нельзя достичь универсальности, познав все, что можно знать обо всем, нужно знать обо всем понемногу; лучше знать что-то обо всем, чем знать все о чем-то. Подобная универсальность лучше всего. Если бы можно было обладать обеими, было бы еще лучше; но коль скоро нужно выбирать, следует выбрать такую. Свет это знает и так и делает, ведь свет зачастую судит верно
[238].
