Возможно, это была всего лишь лесть, но мы склонны полагать, что Паскаль вполне искренне высказал свое мнение в письме к блистательной королеве Христине Шведской, утверждая:
Я питаю особое благоговение к тем, кто вознесен на высшую ступень либо власти, либо познаний. Последние, если я не заблуждаюсь, могут, как и первая, почитаться державными; и власть королей над подданными, как мне кажется, есть лишь образ власти умов над умами, стоящими ниже их, над которыми они осуществляют свое право убеждать, и это право среди них есть то же самое, что право повелевать для политической власти. Мне представляется даже, что эта вторая держава принадлежит порядку более высокому, как умы принадлежат порядку более высокому, чем тела, и более справедливому, ибо в нем места распределяются и сохраняются единственно по достоинствам, тогда как в другом это может делаться по рождению или по случаю. Поэтому следует признать, что каждая из этих держав велика сама по себе; но, Мадам, позвольте мне сказать: вовсе не в обиду Вашему Величеству, одна без другой представляется мне ущербной
[250].
Мы видим в этих словах Паскаля удивительное возрождение мысли о философе-царе, со времен античности редко появлявшееся на европейском горизонте.
Гассенди
Пьер Гассенди (1592–1655) стоит особняком среди великих мыслителей своей эпохи. Не стремясь к созданию метода и, напротив, отрицая все и всяческие «методы» – как схоластическую диалектику, так и картезианство, – он предложил, скорее, определенный ракурс взгляда на мир
[251]. Этот его взгляд основывался прежде всего на историко-философских штудиях, и в том отношении Гассенди воскрешал античную традицию философствования. Говоря от лица Эпикура, но явно выражая тем самым собственное убеждение, он рассматривал философию как врачевание души и искусство жизни, а не как универсальный научный метод
[252]. Отсюда его почти киническое стремление отбросить спекуляцию и опираться исключительно на здравый смысл. В этом заключалась для него философская свобода, libertas philosophandi
[253]. Как писал Дюпон-Бертри, «Гассенди обладал разумом достаточно изобретательным, достаточно отчетливым, достаточно обширным, чтобы создать новую систему философии… Однако он придерживался убеждения, что все, что можно было сказать, уже сказано. Он находил у древних философов то, что новые выдавали за что-то неизвестное древности»
[254]. Но при этом он прекрасно сознавал, сколь опасно оказаться в зависимости от древних авторов, попасть в темницу аристотелизма, ему пришлось предпринять настоящее восстание против исполинской фигуры философа, подмявшего под себя философию. Действуй он в одиночку, его усилия едва ли могли бы увенчаться успехом. Но у него нашлись могучие союзники – те самые, кого он освобождал от уз аристотелианской схоластики.
Гассенди родился в тот год, когда умер Монтень. Ему пришлось штудировать, а затем преподавать аристотелианскую доктрину; потом он покинул университет Экса из-за того, что его захватили иезуиты; а перебравшись в Париж, он подружился с М. Мерсенном и стал встречаться с такими светилами своего времени, как Гоббс, Гроций и (возможно) Паскаль. Гоббс, с которым они подружились, когда тот приехал в Париж, чтобы не видеть ужасов революции у себя на родине, называл Гассенди в числе людей, двинувших вперед астрономию
[255]. Действительно, Гассенди занимался астрономией и математикой, писал против астрологии. Он переписывался с Галилео и Томазо Кампанеллой. Но, если занятия математикой и астрономией были довольно обычны для той эпохи, то едва ли можно сказать то же самое об анатомии, которой занимался Гассенди, и о препарировании трупов. Гассенди писал на латыни, как было принято в то время. Латынь была языком не только ученых, но и всех образованных людей, многие из которых держали дома сочинения на классических языках
[256]. Однако Гассенди владел еще греческим, арабским и еврейским.
В первый период своего творчества он тяготел к античному скептицизму и опирался на него в своей критике Аристотеля
[257]. Впоследствии его внимание обратилось на Эпикура, которого он хотел бы поставить на место Стагирита, предложив своей эпохе более ясную, стройную и полную философскую систему. Гассенди занимался эпикуровым атомизмом, потому что тот интересовал его и с точки зрения истории философии, и как практикующего физика и астронома. Ведь в своей собственной физике он старался руководствоваться принципами Эпикура. Пирронизм не мог стать для него подспорьем на этом пути, однако отталкивание от античного скептицизма оказалось для Гассенди весьма полезным
[258]. В «Своде философии» он уже говорил, что придерживается среднего пути между скептиками и догматиками. Впрочем, скептицизм считался в те времена еще не самым большим злом и при небольшой маскировке вполне мог сойти с рук. Куда опаснее был эпикуреизм. Ведь Гассенди не только выступил против Аристотеля, на которого опиралась схоластика, он еще противопоставил этому признаваемому церковными авторитетами автору безбожника Эпикура, которого Данте поместил в шестой круг ада:
