Остается лишь один шаг до идеи неравенства народов, обусловленного климатическими условиями. И Монтескьё его делает. Впрочем, у него были совсем другие интересы; куда важнее для него был вопрос о государственном правлении.
Философии Просвещения пришлось лавировать между рационализмом, доставшимся ей в наследство от XVII в., и натурализмом, вносившим в механицистское мышление некоторый иррационализм. У Монтескьё присутствует и то, и другое. Он сохранил детерминизм, причем в самой строгой форме, только теперь это был уже натуралистический детерминизм. Он обнаружил, например, что форма государственного правления напрямую зависит от климатических условий и от размеров государства. При этом он, конечно же, был далек от позднейшего представления о поступательном развитии государственных образований
[458].
Рождающийся в пространстве французского Просвещения историзм должен был выполнить две задачи: во-первых, обозначить особый характер современности, отличной от всех прежних эпох, а во-вторых, связать современность со Средневековьем и античностью, придав истории континуальность. Такая диалектическая программа не позволяла удовольствоваться историей как назидательным чтением или как собиранием древностей. Ведь речь шла не о частном интересе эрудита или философа, а о государственной политике. История становилась орудием политического правления, а философ вновь принимал на себя роль советника государя.
Пожалуй, не было в ту эпоху мыслителя, который выполнил бы обе эти задачи лучше, чем Бюффон. Этот великий натуралист представил грандиозную картину эволюции вселенной, в которой он выделил семь эпох. В первую сформировались планеты, в том числе Земля. Во вторую сложился земной костяк со всеми своими геологическими пластами. В третью – водная оболочка. Четвертая связана с деятельностью вулканов и образованием водяных паров. В пятую произошло формирование той фауны, какую мы знаем сегодня. В шестую разделились материки. Седьмая же стала свидетелем того, как человек обрел власть над природой. Таким образом, настоящая эпоха существенно отличается от всех минувших, и отличие ее в том и состоит, что это эпоха, в которую главенствует разумное начало.
Кондильяк
Этьен Бонно де Кондильяк (1715–1780) происходил из семейства, принадлежавшего к «дворянству мантии»: его отец занимал различные должности в Гренобле, а имя Кондильяк приобрел вместе с поместьем в 1720 г. Получив духовное образование сперва в семинарии, а затем в Сорбонне, Кондильяк получил сан аббата, но мессу отслужил лишь однажды, отказавшись от налагаемых саном обязанностей. Вместо этого он занялся философией, близко сошелся с Руссо и Дидро и, выпустив «Опыт о происхождении человеческих знаний», немедленно стал знаменитостью. Он стал желанным гостем в столичных салонах, Дидро познакомил его с Гольбахом, Гельвецием, Гриммом и Вольтером. В то же время он стал довольно тесно общаться с Даламбером, Кабанисом, Кассини, Франклином, Тюрго и другими знаменитостями. Впрочем, Кондильяк не был склонен тратить время на светские разговоры, предпочитая трудиться в уединении своего кабинета.
Несмотря на свою идейную близость к философам-энциклопедистам, Кондильяк не сотрудничал в Энциклопедии (хотя Дидро использовал несколько фрагментов из его текстов). Дело в том, что, в отличие от энциклопедистов, он не имел ничего против существующего общественного строя и католической религии. При этом Кондильяк был блестящим последователем Локка и в теоретических вопросах так близко сходился со своими радикально мыслящими философами-современниками, что впоследствии его стали считать одним из них
[459]. Его сочинения не жгли на площадях, ему не приходилось опасаться ареста или думать о бегстве на чужбину, и этим он резко отличался от своих знакомых-философов. Более того, ему даже поручили воспитание инфанта дона Фердинанда, будущего государя Пармы, и Кондильяк охотно взялся за это дело, подобно Платону, рассчитывая воспитать идеального монарха. Проведя девять лет в Парме, он не превзошел Платона в деле воспитания царя-философа, зато написал обширнейший труд «Курс занятий по обучению принца Пармского». По возвращении в Париж Кондильяк был избран членом Академии, но, по своему обыкновению, после произнесения торжественной речи по случаю избрания, больше туда не заглядывал.
«Поднимемся ли мы, выражаясь метафорически, до небес, спустимся ли в бездну, мы нисколько не выходим за пределы самих себя; и мы замечаем всегда только свою собственную мысль», – так начинает Кондильяк свой «Опыт о происхождении человеческих знаний»
[460]. Все идеи мы получаем через органы чувств в соответствии с тем, как воздействуют на них внешние предметы, а идеи, которых нельзя получить от внешних вещей, мы приобретаем в зависимости от того, как размышляем о действиях, вызываемых в нашей душе ощущениями. Таким образом, Кондильяк повторяет Локкову формулу: «у нас нет идей, которые не приходят к нам от органов чувств»
[461], но делает при этом любопытную оговорку, показывающую его отличие от таких французских адептов сенсуализма, как Гельвеций: это учение касается лишь того состояния, в каком человек пребывает после грехопадения. Какими способностями обладала человеческая душа прежде, Кондильяк рассуждать не берется, но полагает, что они были совсем иными.
Примыкая к идущей от Локка традиции сенсуализма, Кондильяк резко порывает не только с картезианским рационализмом, но и с присущим ему стремлением создать систему мысли. Те, кто делал первые открытия, говорит он, никак не могли указать, как нужно следовать по открытому им пути, поскольку и сами не знали, что это за путь. Чтобы придать себе уверенности, они показывали, что открытые ими истины согласуются с общими пропозициями, которые никто не мог бы подвергнуть сомнению. А эти последние тем самым представали подлинным источником знаний и получили название принципов. Отсюда и возник разделяемый многими предрассудок, согласно которому рассуждать следует лишь опираясь на принципы. Между тем, Кондильяк считает так называемые принципы совершенно бесполезными: истина может проявиться и без всяких предшествующих ей аксиом. Более того, строгое следование так называемым принципам только вредит: Декарт, по мнению Кондильяка, не пролил свет на свои «Размышления», пытаясь доказать их с использованием метода, а доказательства Спинозы – худшие в мире. Синтетический метод дает кучу принципов, но не ведет к истине. Даже геометры зачастую предпочитают его анализу. «У нас есть четыре знаменитых метафизика – Декарт, Мальбранш, Лейбниц и Локк. Последний – единственный, кто не был геометром, а насколько он превосходит троих других!»
[462]
