Радость к тому времени отошла у Одиночества не то что на второй, на сто второй план. Первые сто один планы занимал Восторг. Я бы назвала его Медлительный Восторг, но мне Одиночество запретило. «Писать такую чушь, да еще не в какой-нибудь там статейке в газетенке, а в летописи времен, да ты с ума сошла?!» — вопило Одиночество в момент последней нашей с ним встречи. Ну разве не мания величия у него, а? Скажите, а еще лучше напишите.
Однажды Восторг, Госпожа Вселенская Радость, ваш друг, автор, и одинокое Одиночество, к тому времени уже ставшее самым-пресамым одиночейшим Одиночеством в Мире, встретились. И в результате подрались. Они до сих пор так и не нашли общего языка, хотя был один интереснейший случай, когда они это сделать все-таки пытались.
Лето, солнце, песок (последнее слово прямо-таки напросилось на бумаги лист), хотя должно было быть «дача», и мы вчетвером. Отпадная картина. Восторг в ярости из-за того, что начался дождь, у Госпожи Вселенской Радости истерика, точнее сказать, истерия, что одно и то же, что и история. У Одинокого Одиночества — припадок стихоплетства, а автора, то бишь меня, тянет, а может быть клонит, в сон. Вот и получилось, что на мирных переговорах на даче в сентябре 2003 года встречались по правде не Восторг, Госпожа Радость Вселенская, одинокое Одиночество и я, а ярость, какая-то история, припадок и сон. Из-за ярости раздувается история, потом случается припадок, и опускаешься в благодатный сон. Как в могилу, врагу не пожелаешь.
После этого нелепого случая я встречалась с Госпожой Любовью, которая попросила отбросить все ее титулы в сторону и претворила в жизнь одну лишь фразу: «Кому дана жизнь, тот будет жить вопреки всему!» Вот и я по сей день живу. А давно пора бы отбросить коньки, да только у меня их нет. Ну не умею я кататься на коньках!
Сколько лет прошло — не перечесть, да только выведало однажды одинокое Одиночество у одной гадалки по имени Софа одно старинное средство оживления отражения. Нужен был для средства этого компонент один, и назывался он «Душа». Три дня и три ночи думали Восторг и самое-пресамое одиночейшее Одиночество в Мире, что же такое Душа и с чем ее едят. К счастью, мимо пролетала возвращающаяся из путешествия по запредельному миру Госпожа Радость Вселенская, она-то и подсказала олухам, что Душу не едят, ею любуются. И снова прошли три дня и три ночи, а у Восторга и одиночейшего Одиночества не был готов ответ для гадалки Софы. Не знали они, что такое Душа и где ее искать. Сама Софа тоже этого не знала, потому и требовала ответа от одинокого Одиночества. После седьмого дня и седьмой ночи предстояло дать одинокому Одиночеству Софе ответ, ибо в древнем трактате черным по белому было выведено: «Кто не сможет одолеть семь птиц черных и семь птиц белых, Душа того погибнет в муках». Ох, как боялось наше Одиночество. Оно не знало, что такое Душа, а она так была Одиночеству нужна, чтобы оживить собственное отражение и перестать быть самым-пресамым одиночейшим Одиночеством в Мире и снова стать просто Одиночеством. А тут еще в древнем трактате написано, что если оно — Одиночество — за семь дней не разгадает, что же такое Душа, то Душа погибнет, и ее уже не вернешь, не оживишь. Гадалка Софа насчет последнего предупреждала и просила быть осторожнее, а ответ давать точный-преточный.
Брело Одиночество по городу в последнюю ночь. Луна была укрыта за облаками, словно за пуховыми одеяльцами, и видела самые сладкие-пресладкие сны, что только могут быть, а на душе у Одиночества было тягостно и мутно.
«Как мне плохо. Никогда так не было», — подумало самое-пресамое одиночейшее Одиночество в Мире, и вдруг озарение пришло к нему в голову. «Интересно, а что же у меня болит?» — продолжало размышлять самое-пресамое одиночейшее Одиночество в Мире и брело по улицам дальше.
Оно остановилось около той самой лужи, в которой впервые увидело свое отражение. Странное дело, но прошло то ли 10, то ли 12 лет (сколько точно — Одиночество не помнило), а лужа как была на том месте, так и продолжала оставаться.
«Я тебя ждало, — вынырнуло, откуда ни возьмись, отражение. — Чтобы меня оживить, нужно было разбудить душу, защемить ее так, чтобы она заболела. Гак что ты правильно отгадало — у тебя сейчас душа болела, а не кусочек тела, как бывало обычно. А ведь я и есть твоя душа. Здравствуй, мое любимое О… Я лучше буду звать тебя так, не нравится мне твое имя — Одиночество. А остальные пусть зовут тебя так, как хотят. Я тебя очень сильно люблю, и знало, что когда-нибудь ты соскучишься и придешь туда, откуда начало путь наше с тобой знакомство. Ведь мало было разбудить Душу, нужно было вернуться к истокам и искупать Душу в мутных водах памяти. Тогда сотрется плохое, вернется хорошее, и останется только самое лучшее».
О и ее отражение, тоже, как ни нелепо это звучит, по имени 0, живут мирно и ладно по сей день, а день сегодня 4 мая года 2005-го, к ним часто приходят в гости и Восторг, и Госпожа Вселенская Радость, и попрыгунья Любовь. Ну, и что с того, что ссоры сопровождают их встречи почти всегда? Ведь такова жизнь: где холм, там ровная поверхность, где круг, там же и квадрат и т. д., и т. п., и пр., и др. Одним словом, до свидания!
* * *
Разум
Добавить больше нечего.
Душа
Далее следует молчание магов.
III
ЖИЗНЬ ВДВОЕМ С СОБОЙ
НАУЧИТЬСЯ БЫТЬ ОДНОЙ
Разум
А как там поживают Тишка, Ешка и кот, не расскажешь?
Душа
Хорошо.
Дело было так. Тишка и Ешка, с его котом, летели рейсом Лондон-Нарьян-Мар, возвращаясь с симпозиума котоведов. На симпозиуме проводилась международная презентация котов, которые демонстрировали свое умение превращаться во всякие мыслимые и немыслимые предметы. Настроение у Тишки с Ешкой было отменное — они уже прилично наугощались коньяком и распевали, раскачиваясь на сиденьях:
Нарьян-Мар мой, Нарьян-Мар,
Городок не велик и не мал.
У Печоры, у реки,
Где живут оленеводы и рыбачут рыбаки.
У Печоры, у реки,
Где живут оленеводы и рыбачут рыбаки
[18].
Только Ешкин кот сидел, надувшись, и недовольно ворчал. На соревновании его обошел Чеширский кот, которому присудили главный приз. «И чем ты недоволен, лохматенький! — утешал кота Ешка. — Мы хорошо съездили, поглазели на Биг Бен, облазили Тауэр, поплевали в Темзу, показали этим чопорным англичанам наших, себя то есть, и твои котоморфозы были ничуть не хуже ихних». — «Вот именно, что не хуже, а лучше, — парировал кот. — Но победил-то опять этот — Чеширский ублюдок. Нет никаких сомнений, что у него имеется свое лобби в парламенте. Я не врубаюсь, чего они тащатся от его гнусной улыбки? Подумаешь, растворился в воздухе, оставив лишь одну паскудную ухмылку. Ну и что с того? То ли дело я — превратился в коромысло, на одном конце которого бидон с молоком, а на другом — бутыль с самогоном. Ведь как необычно! Неожиданно! Смело! Злободневно! И в то же время практично. Но эти олухи ни хрена не смыслят в сюрреализме». — «Да ладно тебе париться, — уговаривал его Тишка. — Плюнь на них и расслабься. На вот, хлебни коньяка». — «Нет, я не могу с этим смириться! — не унимался кот. — Короче, я должен быть в Лондоне, немедленно! Я покажу этим снобам настоящее искусство котоморфоз!» — «Но мы не можем вернуться обратно, симпозиум закончился, да и самолет развернуть невозможно», — убеждал его Ешка. «Это неважно, — сказал кот. — Я выступлю в королевском зале Палладиум! Ну, а самолет… хе-хе…»
