За скромное вознаграждение торговец свел Младшего с нужным человечком, которого звали Гугли, косоглазым, с большими вывороченными губами, выпирающим кадыком.
Поскольку наркотики сводили на нет все усилия по самосовершенствованию, Младший не употреблял ни кокаина, ни ЛСД. Не решался он их и продать, чтобы вернуть деньги. Пять тысяч долларов не стоили ареста. Вместо этого он отдал свое приобретение юношам, игравшим в баскетбол на школьном дворе, и пожелал им веселого Рождества.
Утром двадцать четвертого декабря зарядил дождь, но через пару часов облака унесло к югу. Город купался в солнечных лучах, улицы запрудили люди, еще не успевшие купить подарки к Рождеству.
Младший влился в толпу, хотя подарки покупать не собирался. Просто не хотелось сидеть в квартире: интуиция подсказывала, что певунья-призрак вновь споет ему серенаду.
Она не появлялась с 18 октября, не происходило и других паранормальных событий. Но ожидание еще сильнее действовало на нервы.
Два года подряд, после того как в чизбургере обнаружился четвертак, кто-то так или иначе пытался запугать его, и Младший чувствовал, что до очередного стресса оставалось совсем ничего. И если людей вокруг распирала радость, Младший брел в препоганом настроении, временно позабыв о поисках светлой стороны.
Понятное дело, при его любви к искусству ноги сами повели его к галереям. В витрине четвертой, обычно не пользующейся его предпочтением, он увидел небольшую, восемь на десять дюймов, фотографию Серафимы Уайт.
Девушка улыбалась, такая же ослепительная, какой он ее запомнил, но уже не пятнадцатилетняя, как при их последней встрече. После своей смерти в родах три года тому назад она повзрослела и стала еще красивее.
Не будь Младший здравомыслящим человеком, воспитанным на логике и аргументации книг Цезаря Зедда, он бы тут же рехнулся перед фотографией Серафимы, начал бы дрожать, рыдать, лопотать что-то бессвязное, и его отвезли бы в психиатрическую клинику. Колени его подогнулись, но все-таки держали. С минуту он не мог дышать, на периферии поле зрения затянуло черными полотнищами, шум проезжающих автомобилей резал слух, словно крики людей, вздернутых на дыбу, но он не переступил черту, за которой начиналось безумие, и успел прочитать надпись под фотографией, расположенной в центре афиши: ЦЕЛЕСТИНА УАЙТ. Имя и фамилию набрали четырехдюймовыми буквами. Целестина — не Серафима.
Афиша объявляла о грядущей выставке картин молодой художницы Целестины Уайт, которая называлась «Этот знаменательный день». Открывалась выставка в пятницу, 12 января, продолжалась более двух недель, до субботы, 27 января.
На негнущихся ногах Младший решился войти в галерею. Он ожидал, что ее сотрудники изумятся, услышав про Целестину Уайт, ожидал, что афиша исчезнет, когда он вновь подойдет к витрине.
Вместо этого ему дали цветной буклет с фотографиями нескольких картин художницы. В буклете нашлось место и ее улыбающемуся лицу, которое он увидел в витрине.
Из краткой биографической справки следовало, что Целестина Уайт окончила Академию художественного колледжа Сан-Франциско, а родилась и выросла в Спрюс-Хиллз, штат Орегон, в семье священника.
Глава 58
Агнес всегда нравился рождественский обед с Эдомом и Джейкобом, потому что только в этот вечер они вдруг забывали о своем пессимизме. Точной причины она назвать не могла: то ли на них действовала присущая событию атмосфера, то ли они хотели доставить удовольствие сестре. Если милый Эдом упоминал о торнадо, а дорогой Джейкоб — о мощных взрывах, каждый говорил не о количестве жертв, как обычно, но о подвигах и мужестве тех, кто в эпицентре катастрофы не терял присутствия духа, спасся сам и помог спастись другим.
С Барти рождественский обед проходил еще веселее, особенно в этом году, когда до его третьего дня рождения оставалось лишь несколько дней. Он без умолку болтал о визитах к друзьям, у которых он, его мать и Эдом побывали с утра, об отце Брауне, словно священник-детектив был реальным человеком, а не книжным персонажем, о лягушках, которые расквакались в ближайшем болотце, когда он и Агнес приехали с кладбища, и его болтовню все слушали с большим удовольствием, потому что детская наивность переплеталась в ней с точными наблюдениями, свойственными умудренным опытом взрослым.
За супом, тушеной свининой и сливовым пудингом он говорил о чем угодно, но только не о том, что остался сухим после пробежки под дождем.
Агнес не просила сына не рассказывать дядьям о его удивительных способностях. По правде говоря, и приехав домой, она еще не оправилась от изумления и, готовя с Джейкобом обед и контролируя Эдома, накрывавшего на стол, никак не могла решить, поведать ли им о том, что произошло, когда она и Барти бежали под дождем от могилы Джоя к автомобилю. Восхищение соседствовало со страхом, близким к панике, и она боялась делиться своими впечатлениями до того момента, как придет полное осознание случившегося.
В тот вечер в комнате Барти, после того, как он помолился на ночь и она подоткнула ему одеяло, Агнес присела на его кровать.
— Сладенький, я все задаю себе этот вопрос… Теперь, когда у тебя было время подумать, ты можешь объяснить мне, что произошло?
Он помотал головой.
— Нет. Тут просто надо чувствовать.
— Как все устроено?
— Да.
— Нам придется еще не раз говорить об этом, так что у нас будет много возможностей вновь все обдумать.
— Конечно.
Рассеянный абажуром свет настольной лампы золотил лицо Барти, глаза сверкали сапфирами и изумрудами.
— Ты не рассказал об этом ни дяде Эдому, ни дяде Джейкобу.
— Лучше не надо.
— Почему?
— Ты испугалась, так?
— Да, — она не говорила ему, что причина ее страха — не его заверения и не вторая прогулка под дождем.
— А ведь ты никогда ничего не боишься.
— Ты хочешь сказать… Эдом и Джейкоб и так боятся слишком многого.
Мальчик кивнул:
— Скажи мы об этом, им бы, возможно, пришлось стирать трусы.
— Где ты это услышал? — спросила Агнес, не в силах скрыть улыбки.
Барти хитро усмехнулся:
— В одном из домов, где мы сегодня побывали. От больших детей. Они говорили, что смотрели такой страшный фильм, что потом им пришлось стирать трусы.
— Большие дети не становятся умными только потому, что они большие.
— Да, я знаю. Агнес помялась.
— У Эдома и Джейкоба была трудная жизнь, Барти.
— Они работали в шахтах?
— Что?
— По Ти-Ви говорили, что у шахтеров трудная жизнь.
— Не только у шахтеров. Ты, конечно, многое уже знаешь, но все же слишком мал, чтобы я могла тебе это объяснить. Со временем объясню.
