В отличие от дядьев-интровертов, Барти нравились праздники. Агнес не приходилось напоминать ему, что семья и друзья важнее самого удивительного книжного персонажа, и радушие и доброжелательность, с которыми мальчик встречал гостей, очень радовали его мать.
С утра и до обеда люди приходили и уходили, поднимали тосты за веселое Рождество, за мир на земле, за здоровье и счастье, вспоминали прошлые Рождества, изумлялись первой операции по пересадке сердца, проведенной в этом самом месяце в Южной Африке, молились за скорейшее возвращение солдат из Вьетнама, за то, чтобы ни одна семья из Брайт-Бич не потеряла в далеких джунглях своего сына.
Веселые приливы друзей и соседей, повторяющиеся ежегодно, практически смыли все пятна темной ярости, которые оставил в этих комнатах отец Агнес. Она надеялась, что ее братья в конце концов поймут, что ненависть и злость — всего лишь следы на песке, тогда как любовь — набегающая волна, которая без устали разглаживает песок.
Мария Елена Гонзалез, более не портниха в химчистке, а владелица «Моды от Елены», небольшого магазина-ателье, который располагался в квартале от городской площади, вечером присоединилась к Агнес, Барти, Эдому и Джейкобу за праздничным столом. Она привела своих дочерей, семилетнюю Бониту и шестилетнюю Франческу, которые принесли с собой новеньких Барби, ее подружек Кейзи и Тутти, сестру Скиппер и приятеля Кена, и вскоре Барти увлекли в новый сказочный мир, столь непохожий на созданный Хайнлайном, где у подростка завелся инопланетный домашний любимец, с восемью ногами, характером котенка и отменным аппетитом, который мог слопать что угодно, от гризли до «Бьюика».
Позже, когда все семеро уселись за стол, взрослые подняли бокалы с «Шардоне», дети — стаканчики с пепси и Мария произнесла тост: «За Бартоломью, так похожего на своего отца, добрейшего человека из всех, кого я знала. За моих Бониту и Франческу, которые расцветают с каждым днем. За Эдома и Джейкоба, от которых… от кого я узнала так много, что задумалась о хрупкости человеческой жизни и научилась ценить каждый прожитый день. И за Агнес, мою самую близкую подругу, которая дала мне все, включая и эти слова. Пусть господь благословит нас всех и каждого из нас».
— Пусть господь благословит нас всех и каждого из нас, — повторила Агнес и, пригубив вино, под каким-то предлогом упорхнула на кухню, где чуть смоченным в холодной воде посудным полотенцем промокнула слезы.
В эти дни она частенько объясняла Барти различные аспекты жизни, о которых, как ей представлялось, речь должна зайти минимум через несколько лет. Не раз и не два она задавалась вопросом, а удастся ли ей показать ему главное: жизнь может быть такой хорошей, такой полной, что иногда сердце готово просто разорваться от счастья.
Вернувшись в гостиную и включившись в разговор за столом, какое-то время спустя Агнес тоже подняла бокал, предложив тост:
— За Марию, которая мне больше чем подруга. Сестра. Я не могу слышать о том, что я дала тебе, не сказав твоим девочкам, что получила от тебя гораздо больше. Ты показала мне, что мир так же прост, как шитье, и самые ужасные проблемы можно зашить, заштопать. — Она чуть выше подняла бокал. — Первая курица должна появиться с первым яйцом внутри ее. Да благословит нас бог.
Мария после маленького глотка «Шардоне» упорхнула на кухню, вроде бы для того, чтобы тоже проверить пирог с артишоками, который она принесла, а на самом деле чтобы промокнуть глаза смоченным в холодной воде полотенцем.
Дети, конечно, пожелали узнать, что означает фраза о курице и яйце, все много смеялись, а потом, когда Бонита и Франческа помогали матери раскладывать по тарелкам куски пирога, Барти наклонился к матери и, указав на стол, восторженно прошептал:
— Посмотри, какие радуги!
Она проследила за его взглядом, но не заметила ничего необычного.
— Между свечами, — пояснил он.
Они обедали при свечах. Большой канделябр со свечами из ароматического воска стоял на комоде, но Барти говорил о пяти красных свечах, расставленных в центре стола, вкруг букета из еловых веток и белых гвоздик.
— Между язычками пламени, видишь, радуги.
Агнес не видела многоцветных дуг, переброшенных от одной свечи к другой, и подумала, что сын хочет, чтобы она смотрела на резной хрусталь бокалов, грани которых действительно переливались всеми цветами радуги.
Наконец каждый получил свой кусок пирога с артишоками, дочки Марии заняли свои места, и Барти, моргнув, вздохнул: «Радуги пропали», — хотя бокалы по-прежнему поблескивали красным, оранжевым, желтым, зеленым, голубым, синим и фиолетовым. А потом Барти с таким аппетитом набросился на пирог, что Агнес тут же забыла про загадочные радуги.
После того, как Мария, Бонита и Франческа ушли, а Агнес и ее братья принялись за уборку и мытье посуды, Барти пожелал им спокойной ночи, поцеловал и ретировался в свою комнату со «Звездным зверем».
Ему уже два часа как полагалось спать. В последние месяцы режим у него определенно сбился. Иной раз он целыми днями ходил сонный, а вечером вдруг оживал, как совы и летучие мыши, и мог читать глубоко за полночь.
Агнес понимала, что в данном случае нельзя полностью полагаться на книги по воспитанию детей, имеющиеся в ее библиотеке. Уникальные способности Барти требовали особого подхода. Поэтому, несмотря на поздний час, она разрешила ему почитать о Джоне Томасе Стюарте и Ламмоксе, зверушке Джона из другого мира.
Без четверти двенадцать, заглянув в комнату Барти по пути в спальню, она увидела, что он все читает, подложив под спину подушки.
— Хорошая история? — спросила она. Он на мгновение поднял голову.
— Фантастическая!
И вновь уткнулся в книгу.
Без десяти два Агнес проснулась словно от толчка. Не отпускала смутная тревога, причину которой она не могла установить. В окно вливался лунный свет.
Огромный дуб во дворе спал, укутавшись безветрием ночи.
Тишина царила и в доме. Ни незваных гостей, ни призраков.
Агнес выбралась из постели, подошла к комнате сына. Он заснул сидя, с книгой в руках. Она осторожно высвободила «Звездного зверя» из его ручонок и, прежде чем закрыть книгу и положить ее на ночной столик, вложила клапан суперобложки между страницами, на которых он остановился.
Когда Агнес поправляла подушки и укрывала Барти одеялом, тот наполовину проснулся и забормотал о том, что полиция собирается застрелить бедного Ламмокса, который и не хотел причинять столько вреда, но его напугали выстрелы, а если ты весишь шесть тонн, у тебя восемь ног и вокруг мало свободного места, обязательно что-то да заденешь.
— Не волнуйся, — прошептала Агнес. — Ничего плохого с Ламмоксом не случится.
Он закрыл глаза и вроде бы заснул, но, когда она выключила свет, прошептал:
— У тебя опять нимб.
* * *
Утром, приняв душ и одевшись, Агнес спустилась вниз и нашла Барти за кухонным столом. Он ел овсяные хлопья, залитые молоком, не отрываясь от книги. Позавтракав, вернулся в свою комнату, читая на ходу.
