Вернувшись на кухню, чтобы добавить в стакан хереса и льда, он поискал Уайт, Целестину в телефонном справочнике Сан-Франциско. Номер нашел, адрес — нет.
Подумал, а не позвонить ли, но не знал, что сказать, если она снимет трубку.
Не веря ни в предопределенность, ни в судьбу, ни во что бы то ни было, кроме себя самого и способности формировать свое будущее, Младший не мог не признать, что появление на его жизненном пути этой женщины в тот самый момент, когда невозможность найти Бартоломью, певунья-призрак и другие сверхъестественные явления просто сводили с ума, — событие неординарное. Удача наконец-то улыбнулась ему. От нее тянулась ниточка к Серафиме, а через Серафиму — к Бартоломью.
Документы об усыновлении, наверное, держались в секрете и от Целестины. Но, возможно, она что-то знала о судьбе незаконнорожденного сына сестры, чего не знал Младший. Какую-нибудь мелкую подробность, несущественную для нее, которая, однако, могла вывести его на след Бартоломью.
И он понимал, что должен проявить предельную осторожность. Ни в коем случае не торопить события. Все обдумать. Разработать стратегию. Он не имел права не использовать представившийся ему шанс на все сто процентов.
Вновь наполнив бокал, глядя на фотографию Серафимы, Младший вернулся в гостиную. Такая же красивая, как сестра, но, в отличие от бедняжки, живая, а потому открытая для любви. Ее знания могли помочь ему в розыске Бартоломью, но посвящать Целестину в свои планы он, естественно, не собирался. А параллельно у них мог завязаться легкий роман, даже более серьезные отношения.
Почему бы иронии судьбы не проявиться в том, что Целестина, тетя незаконнорожденного сына Серафимы, окажется той самой единственной, способной заполнить пустоту в сердце Младшего, которую он безуспешно искал все эти годы, не получая никакого удовольствия от беспорядочных и случайных связей. Маловероятно, конечно, учитывая убогость ее картин, но, возможно, с его помощью в ее творчестве произойдут качественные сдвиги. Его отличал широкий кругозор, к людям с другим цветом кожи он относился без предубеждения, так что все могло случиться после того, как он найдет и убьет ребенка.
Сексуальные воспоминания о вечере с Серафимой возбудили Младшего. К сожалению, рядом находилась только «Индустриальная женщина», а до того, чтобы совокупляться с металлом, он еще не дошел.
На Рождество Младшего пригласили на сатанинскую вечеринку, но идти туда он не собирался. Устраивали ее не настоящие сатанисты, это как раз было бы интересно, а молодые художники, сплошь атеисты, обожающие черный юмор.
Но теперь все-таки решил пойти, его увлекла перспектива встретить там женщину, более приятную на ощупь, чем скульптура Бэрола Пориферана.
Уже уходя, он сунул в карман пиджака буклет выставки «Этот знаменательный день». Хотелось послушать, что скажут молодые художники при виде лубочных картинок Целестины. Кроме того, Академия художественного колледжа считалась на Западном побережье ведущей, так что на вечеринке он мог встретить людей, которые лично знали Целестину и могли сообщить ему какие-нибудь важные подробности ее жизни.
* * *
Вечеринка ревела в просторном зале на третьем (и последнем) этаже реконструированного промышленного здания. Теперь в нем жила и работала группа художников, которые верили, что искусство, секс и политика — три составных части революции насилия.
Мощные динамики обрушивали на собравшихся музыку «Доре», «Джефферсон Эрплейн», «Мамас и папас», «Строуберри аларм клок», «Кантри Джо и фиш», «Лавинг спунфил», «Донован» (к сожалению), «Роллинг стоунз» (что раздражало) и «Битлз» (а вот это повергало в ярость). Мегатонны музыки отражались от кирпичных стен, металлические рамы вибрировали в такт барабанам, создавали ощущение обреченности, предрекали скорый Армагеддон, но обещали, что все пройдет очень даже весело.
Красное и белое вина показались Младшему дешевкой, поэтому он отдал предпочтение мексиканскому пиву и едва не за-торчал, надышавшись дымом от сигарет с марихуаной, которого хватило бы для того, чтобы закоптить не один десяток тонн свинины. Среди двухсот или трехсот участников вечеринки некоторые отдавали предпочтение ЛСД, другие героину, третьи ловили кайф от кокаина, но Младший не поддался ни одному из этих искушений. Самоконтроль и самосовершенствование играли в его жизни наиважнейшие роли. Саморазрушения он не признавал ни в каком виде.
Кроме того, он подметил, что многие наркоманы, словив кайф, становились больно уж говорливы, стремились рассказать о себе все, искали душевного успокоения через исповедь. Младший такого позволить себе не мог. Вызванные наркотиками откровения для него могли закончиться электрическим стулом или инъекцией яда, в зависимости от года и штата, где ему вдруг захотелось бы поплакаться у кого-либо на груди, поделиться сокровенным.
Мысли о груди пришли в голову Младшему не случайно: в зале тон задавали девушки, оставившие бюстгальтеры дома. Их наряд состоял из свитеров и мини-юбок, футболок и мини-юбок, обшитых шелком кожаных жилеток и джинсов, топиков, отделенных от мини-юбок полоской голого живота. В толпе хватало и мужчин, но Младший их не замечал.
Собственно, заинтересовал его только один мужчина, очень заинтересовал. Речь шла о Скленте, художнике без имени, с одной лишь фамилией или прозвищем, три картины которого украшали стены квартиры Младшего.
Художник, ростом в шесть футов и четыре дюйма и весом в двести пятьдесят фунтов, в жизни выглядел еще более опасным, чем на фотографиях. Младший решил, что ему чуть меньше тридцати лет. Прямые белые волосы, падающие на плечи. Мертвенно-бледная кожа. Глубоко посаженные глаза, серебряно-серые, как дождь, с чуть розоватым отливом, свойственным альбиносам, и холодным, будто у пантеры, хищным блеском. Жуткие шрамы на лице, ужасные красные рубцы на кистях, словно ему частенько приходилось голыми руками отбиваться от людей, вооруженных мечами.
Даже в самой удаленной от динамиков точке приходилось громко кричать, чтобы донести до собеседника что-либо глубоко интимное. Художник, который создал «В мозгу ребенка таится паразит обреченности, версия 6», обладал мощным и резким, под стать своему таланту голосом.
Склент доказал, что он злобен, подозрителен, капризен, но при этом обладает незаурядным интеллектом. Прекрасный оратор, он насквозь видел человеческую сущность, потрясающе разбирался в искусстве, выдвигал революционные философские идеи. Позже, за исключением высказываний о призраках, Младший не мог вспомнить ни единого слова, произнесенного Склентом, но осталось ощущение, что каждое из них следовало высечь в камне в назидание потомкам.
Призраки. Склент был атеистом, однако верил в призраков. Вот как все выходило: небес, ада, бога не существовало в природе, но человеческие существа накапливали в теле столько энергии, что она оставалась после того, как тело отживало свое. «Мы — самые упрямые, эгоистичные, жадные, злобные, жестокие, психопатизированные существа во Вселенной, — объяснял Склент, — и некоторые из нас просто отказываются умирать. Мы слишком уверены в себе, чтобы умереть. Призрак — это сгусток энергии, который частенько жмется к знакомым ему когда-то местам и людям, отсюда привидения в домах, бедолаги, которых мучают их давно умершие жены, и все такое. А иногда сгусток энергии цепляется к эмбриону, в тот самый момент, когда накачивают какую-то шлюху, и мы имеем реинкарнацию. Для всего этого бог совершенно не нужен. Так уж все устроено. Жизнь и жизнь после смерти существуют одновременно, здесь и сейчас, и мы — всего лишь стадо грязных, паршивых мартышек, копошащихся в бесконечном нагромождении бочек».
