Целестина не слышала выстрелов, но прекрасно поняла, что дверь пробили пули.
Комод, благодаря установленному на нем зеркалу, мог служить и туалетным столиком. Одна пуля, пробив заднюю деревянную стенку, оставила на посеребренном стекле паутину трещин, ткнулась в стену над кроватью и вместе с кусочками штукатурки упала на одеяло.
Разойдясь менее чем на семь дюймов, половинки окна застыли. Механизм отвратительно заскрипел, сообщая тем самым о возникшей проблеме: коррозия. Вращаться далее ручка отказалась.
Даже крохотная Ангел не смогла бы протиснуться в семидюймовую щель.
А в коридоре маньяк завывал от злобы.
Отвратительное окно. Отвратительное, заклинившееся окно. Целестина изо всех сил налегла на ручку, почувствовала, как что-то подалось, ручка чуть повернулась, но тут же вылетела из гнезда и заскакала по подоконнику.
На этот раз она тоже не услышала выстрела, но затрещало расщепляемое металлом дерево.
Отвернувшись от окна, Целестина схватила девочку и подтолкнула к кровати. Прошептала:
— Под кровать. Быстро.
Ангел не хотела лезть под кровать, возможно, потому, что именно оттуда в некоторых из ее кошмаров вылезал страшила.
— Быстро! — настаивала Целестина.
Наконец Ангел улеглась на пол и уползла под кровать. Из-под свешивающегося одеяла блеснули желтые пятки, и девочка исчезла.
Тремя годами раньше, в больнице Святой Марии, с предупреждением Фими, звенящим в ушах, Целестина поклялась, что будет готова к приходу монстра, но вот он пришел, а у нее не нашлось, чем его встретить. Время проходит, угрозы забываются, засасывает масса дел: работа, учеба, воспитание девочки, такой активной, такой веселой, такой жизнерадостной. Казалось, что ей жить и жить, до скончания веков. И потом, она, Целестина, в конце концов, дочь священника, верящая в торжество сострадания, в Принца Мира, уверенная, что кроткие унаследуют Землю. Вот она и не купила пистолета, не прошла курса самообороны, как-то забыла, что кроткие, которым суждено когда-то унаследовать Землю, это те, кто воздерживается от агрессии, но не те, кто так жалостливо кротки, что не могут защитить себя, ибо непротивление злу — грех, а сознательный отказ от защиты собственной жизни — смертный грех: пассивное самоубийство. И нежелание защитить маленькую желтенькую «Эм-и-эм» наверняка обеспечит билет в идущий в ад экспресс, на котором отправлялись туда работорговцы, палачи Дахау и старина Джо Сталин. А потому теперь, когда дикий зверь бился об дверь, стараясь отодвинуть комод, ей оставалось только одно: бороться.
* * *
Младший протолкнулся сквозь забаррикадированную дверь в спальню, и эта сука огрела его по спине стулом. Маленьким стулом с деревянной спинкой. Размахнулась им, словно бейсбольной битой, и, должно быть, она приходилась дальней родственницей Джеки Робинсону
[75]
, потому что, если бы удар пришелся по мячу, он пролетел бы от Бруклина до Бронкса.
Если б она попала по левому боку, куда и метила, то сломала бы ему руку, а то и несколько ребер. Но он вовремя увидел стул и успел повернуться, подставив спину.
Этот удар, конечно, тоже не доставил удовольствия, но чем-то напомнил его рассказы о Вьетнаме, которыми он потчевал своих женщин. Словно отброшенный взрывной волной, он упал на пол, ударился подбородком так, что лязгнули зубы. Окажись между ними язык, они бы разрезали его надвое.
Он знал, что она не отступит назад, чтобы подсчитать средние очки в бэттинге
[76]
, поэтому тут же откатился в сторону, несказанно обрадовавшись тому, что может двигаться: судя по боли, пронзившей спину, она могла сломать ему позвоночник и парализовать его. Стул ударился об пол в том самом месте, где только что лежал Младший.
Обезумевшая сука вложила в удар столько силы, что у нее, должно быть, онемели руки. Она отшатнулась, потащила за собой стул. Поднять вновь, похоже, уже не могла.
Врываясь в спальню, Младший намеревался отбросить пистолет и взяться за нож. Но теперь ему как-то не хотелось вступать в ближний бой. К счастью, пистолет остался у него в руке.
Ему сильно досталось, поэтому он не сумел мгновенно восстановиться и воспользоваться тем, что женщина на какое-то время потеряла способность сопротивляться. Пошатываясь, Младший поднялся и попятился от Целестины, доставая из кармана патроны.
Бартоломью она где-то спрятала.
Наверное, в стенном шкафу.
Разберись с художницей, убей ребенка.
Он принадлежал к тем людям, которые ставят себе цель, концентрируются на ее выполнении, сначала действуют, потом думают, и он, конечно же, намеревался действовать, как только вернутся силы. Приступ боли пронзил руку. Патроны выскользнули между пальцами, посыпались на пол.
«Твои деяния возвратятся к тебе, усиленные многократно».
Опять эти зловещие слова, вновь и вновь повторяющиеся в памяти. Голос, требовавший внимания, более глубокий, басовитый, отличался от его собственного.
Он выдернул обойму из рукоятки пистолета. Чуть не выронил на пол.
Целестина кружила вокруг него, наполовину несла, наполовину тащила стул за собой: должно быть, в ее руки еще не вернулась сила… а может, она лишь изображала слабость, чтобы спровоцировать его на непродуманную реакцию. Младший кружил вокруг Целестины, пытаясь вставить патроны в обойму, не сводя глаз с женщины.
Сирена.
«…душа Бартоломью… она найдет тебя и свершит страшный суд, которого ты заслуживаешь».
Уверенный, в чем-то театральный, но абсолютно искренний голос преподобного Уайта вырвался из прошлого: Младший вспомнил, что эта угроза прозвучала с магнитофонной ленты в тот самый вечер, когда он отплясывал горизонтальный танец с Серафимой в спальне дома священника.
Угроза преподобного забылась, подсознание скрыло ее в своих глубинах. В то время она прозвучала лишь фоном для любовных игр, слова позабавили Младшего, он не воспринял их всерьез, не придал им никакого значения, не счел, что они как-то отразятся на нем. А теперь, в тот самый момент, когда над ним нависла смертельная опасность, они вырвались из подсознания, и Младший остолбенел, окаменел, потому что ему вдруг открылась истина: священник наложил на него заклятие!
Сирена ревела все громче.
Выпавшие из рук патроны поблескивали на полу. Наклониться, поднять? Нет. Не стоило напрашиваться на удар по голове.
Целестина, эта бэттерша-баптистка, набравшись сил, наступала на него. Одна ножка стула сломалась, вторая надломилась, треснула стяжка между ножками, но стул все равно оставался смертоносным орудием. Она размахнулась, Младший увернулся, она ударила вновь, Младший попытался ухватиться за стул, она отскочила, тяжело дыша.
