Хэкачаков выдворили из палаты на обед, но потом они вернулись и продолжили атаку. Больница никогда не видела такого спектакля. На работу пришла другая смена, новые сестры по делу и без оного заглядывали в палату Младшего, чтобы полюбоваться этим захватывающим зрелищем.
И когда все семейство, несмотря на протесты, выдворили из палаты — вышло время, отведенное на посещения, — Младший так и не уступил их напору. Он понимал, что должен сопротивляться как минимум несколько дней, чтобы убедить всех, что соглашается взять деньги против своей воли.
Оставшись один, он понял, что выжат досуха. Физически, эмоционально, интеллектуально.
Убийство далось ему легко, а вот последствия изматывали намного больше, чем он предполагал. И хотя денежные выплаты штата обеспечили бы ему безбедную жизнь до конца его дней, напряжение было слишком уж велико. Вот Младший и подумал, а стоило ли ради этого идти на такой риск.
Он решил, что никогда больше не пойдет на импульсивное убийство. Никогда. Более того, он дал зарок больше никого не убивать, разве что при самозащите. Скоро он станет богатым… если его поймают, будет что терять. Убийство — замечательная авантюра. Жаль, конечно, что он больше не сможет позволить себе такого удовольствия.
Если бы он знал, что до окончания месяца дважды нарушит данное себе слово и ни одна из жертв, к сожалению, не будет Хэкачаком, он бы не заснул с такой легкостью. Ему бы не снилось, как он ловко крадет сотни четвертаков из карманов Томаса Ванадия, тогда как детектив тщетно пытается найти хоть один.
Глава 29
В понедельник утром высоко над могилой Джо Лампиона прозрачное синее калифорнийское небо сияло таким ярким и чистым светом, что казалось, будто лежащий под ним мир отмылся от всей присущей ему грязи.
Огромная толпа скорбящих присутствовала на службе в церкви Святого Фомы. Места в церкви всем не хватило, многие остались на ступенях и тротуаре, а потом все до единого отправились на кладбище.
Агнес, сопровождаемую Эдомом и Джейкобом, на кресле-каталке катили по траве между каменными надгробиями к последнему прибежищу мужа. И хотя новое кровотечение ей не грозило, доктор порекомендовал ей избегать нагрузок.
На руках она держала Бартоломью. Погода выдалась достаточно теплой, так что младенца особо не кутали.
Без ребенка Агнес не пережила бы похорон. Но маленький комочек на руках стал для нее якорем, заброшенным в море будущего, не позволяющим ей с головой окунуться в воспоминания о прошлом, о всех хороших днях, проведенных с Джоем, в воспоминания, которые в этот критический момент словно удары молота разбили бы ей сердце. Потом эти воспоминания послужили бы ей утешением. Но не сейчас.
Земляной холм у могилы прикрывали охапки цветов и листья папоротника. На подвешенный гроб накинули черную материю, чтобы скрыть зев могилы.
Человек верующий, в тот момент Агнес не смогла отгородиться верой от мрачной, отвратительной реальности присутствия смерти. В черном балахоне, костлявая, Смерть была рядом, бродила среди тех, кто провожал Джоя в последний путь, твердо зная, что со временем заберет с собой всех и каждого.
Стоя по бокам кресла-каталки, Эдом и Джейкоб уделяли внимание не столько погребальной службе, сколько небу. Оба брата хмурились, оглядывая бездонную голубизну, потому что не ждали от нее ничего хорошего.
Ахнес полагала, что Джейкоб дрожал, предчувствуя, что им на головы вот-вот свалится аэробус, в лучшем случае легкий одномоторный самолет. Эдом, должно быть, прикидывал вероятность падения на кладбище в этот самый час астероида, который каждые несколько сотен тысяч лет уничтожал жизнь на всей планете.
Душу рвало в клочья, но Агнес не могла позволить себе дать волю чувствам. Променяй она надежду на отчаяние, как ее братья, Бартоломью умер бы до того, как родился. Он не мог обойтись без ее оптимизма, кто еще сумеет научить его радоваться жизни.
После службы среди всех, кто хотел выразить Агнес свои соболезнования, к ней подошел и Пол Дамаск, владелец «Аптеки Дамаска» на Океан-авеню. Смуглолицый, сказывалось средиземноморское происхождение, и невероятно рыжеволосый. С рыжими бровями, ресницами и усами, его симпатичное лицо отливало бронзой с патиной-морщинками.
Пол опустился на колено у ее кресла-каталки.
— Это знаменательный день, Агнес. Это знаменательный день со всеми его началами. Гм-м-м?
Слова эти он произносил в полной уверенности, что она понимает их смысл, улыбаясь, поблескивая глазами, чуть ли не подмигивая, словно они были членами некоего тайного общества, в котором три повторенных слова являлись кодом и содержали в себе нечто гораздо большее, чем слышалось в них всем остальным.
Прежде чем Агнес успела ответить, Пол поднялся и отошел. Другие друзья преклоняли колено у кресла-каталки, и скоро она потеряла из виду фармацевта, который растворился в толпе.
Это знаменательный день, Агнес. Это знаменательный день со всеми его началами.
Такие странные слова.
Покрывало таинственности окутало Агнес, нервируя, но не вызывая неприятия.
По ее телу пробежала дрожь, и Эдом, опасаясь, что она замерзла и может простудиться, снял пиджак и накинул его на плечи Агнес.
* * *
В тот же понедельник утро в Орегоне выдалось мрачным, тяжелые туши дождевых облаков низко повисли над кладбищем, устроив Наоми невеселые проводы, но не пролились дождем.
Стоя у могилы, Младший пребывал в отвратительном настроении. Ему обрыдло изображать горе.
Три с половиной дня прошло с того момента, как он столкнул жену со смотровой площадки пожарной вышки, и за это время ему пришлось многое вынести. Весельчак по натуре, он не отказывался ни от одного приглашения на вечеринку. Ему нравилось смеяться, любить, жить, но разве он мог наслаждаться жизнью сейчас, зная, что должен постоянно изображать скорбь и разговаривать с нотками печали.
Хуже того, чтобы убедительно демонстрировать душевную боль и избежать подозрений в причастности к смерти Наоми, ему предстояло играть роль безутешного вдовца как минимум пару недель, а то и целый месяц. Будучи убежденным последователем системы самосовершенствования, созданной доктором Цезарем Зеддом, Младший не терпел людей, которые в своих действиях руководствовались сентиментальностью и общественным мнением, а теперь ему предстояло прикидываться, что он — один из них, причем прикидываться достаточно долго.
Будучи необычайно впечатлительным, он выразил скорбь по Наоми страданиями тела, неудержимой рвотой, горловым кровотечением, потерей контроля над основными функциями организма. Горе его было так велико, что едва не убило его. Но сколько же можно горевать, надо и честь знать.
Лишь несколько человек собрались у могилы. Младшему и Наоми вполне хватало компании друг друга, поэтому, в отличие от большинства молодых пар, у них практически не было друзей.
