Эта погода под землетрясение отличалась от той, что стояла десятью днями раньше, когда он развозил пироги в одиночку. Тогда — синее небо, не соответствующая сезону высокая температура воздуха, низкая влажность. Сейчас — низкие серые облака, холодный воздух, высокая влажность. Южная Калифорния как раз отличалась тем, что погода под землетрясение бывала там всякой и разной. Едва ли не каждый день, поднимаясь с кровати, посмотрев на небо и барометр, приходилось констатировать, что налицо все признаки надвигающейся катастрофы.
Однако земля еще не дрогнула у них под ногами, когда они прибыли в очередной пункт назначения, новую точку на благотворительном маршруте Агнес.
Дом стоял среди холмов в восточной части города, в миле от дома Джолин и Билла Клефтон, куда десятью днями раньше Эдом привозил черничный пирог, а заодно поделился с хозяевами подробностями страшного землетрясения в Токио и Иокогаме, которое произошло в 1923 году.
И сам дом напоминал жилище Клефтонов. Пусть оштукатуренный, а не обшитый досками, он давно нуждался в покраске. Трещину на одном из стекол залепили скотчем.
Агнес внесла хозяина дома в свой список по просьбе преподобного Тома Коллинса, местного баптистского священника, которого родители, не подумав, назвали точь-в-точь как коктейль
[33]
. Она поддерживала добрые отношения со всеми священниками Брайт-Бич, и ее пироги получали нуждающиеся прихожане всех вероисповеданий.
Эдом с грушевым пирогом и Агнес с Барти на руках пересекли аккуратно выкошенную лужайку, поднялись на крыльцо. Эдом нажал на кнопку звонка, и сквозь стеклянную панель двери до них донеслись первые десять нот мелодии «Этой древней черной магии».
В таких обшарпанных домах обычно не ставили дорогих звонков, скорее обходились без звонков вовсе, и гостю приходилось объявлять о своем прибытии стуком.
Эдом в недоумении повернулся к Агнес.
— Странно, — вырвалось у него.
— Нет. Очаровательно, — не согласилась с ним Агнес. — В этом есть какой-то смысл. Во всем есть какой-то смысл, дорогой.
Дверь открыл пожилой негр. Резкий контраст белоснежных волос с темно-шоколадной кожей создавал впечатление, что над его головой реет нимб. Белоснежная бородка, добрые черты, проницательные темные глаза, перед ними словно возник главный герой фильма о джазисте, который после смерти вновь вернулся на землю, уже чьим-то ангелом-хранителем.
— Мистер Сефарад? — спросила Агнес. — Обадья Сефарад?
Глянув на аппетитный пирог в руках Эдома, темнокожий джентльмен ответил мелодичным, но степенным голосом, достойным Луи Армстронга:
— Вы, должно быть, та дама, о которой говорил преподобный Коллинс.
Голос этот лишь добавил лишний штрих к сложившемуся в голове Эдома образу небесного аса бибопа
[34]
.
Повернувшись к Барти, Обадья широко улыбнулся, сверкнув верхним золотым зубом.
— Вот кто слаще любого пирога. Как зовут малыша?
— Бартоломью, — ответила Агнес.
— Да, разумеется.
Эдом в изумлении наблюдал, с какой легкостью Агнес нашла контакт с хозяином дома, перейдя от «мистера Сефарада» к «Обадье» еще до того, как все они добрались от порога до гостиной. Пирог приняли с благодарностью, на столе появились чашки с кофе, двое из них сразу прониклись друг к другу самыми теплыми чувствами, а ведь времени с момента знакомства прошло совсем ничего. Эдому его хватило бы только на то, чтобы собраться с нервами, переступить порог и сообщить что-нибудь интересное об урагане, который пронесся через Галвестон в 1900 году, унеся с собой шесть тысяч жизней.
Обадья, усаживаясь в видавшее виды кресло, спросил Эдома:
— Сынок, могу я тебя откуда-то знать?
Устроившись на диване рядом с Агнес и Барти, приготовившись играть спокойную роль стороннего наблюдателя, Эдом переполошился из-за того, что разговор вдруг зашел о нем. Испугало его и обращение «сынок». За тридцать шесть прожитых лет слово это он слышал только от отца, который уж десять лет как умер, но по-прежнему пугал его во снах.
Эдом покачал головой, чашечка задребезжала на блюдце.
— О, нет, сэр, нет, не думаю, что мы встречались до этого дня.
— Может, и так. Но твое лицо кажется мне знакомым.
— У меня самое обычное лицо, какие можно увидеть где угодно, — ответил Эдом и решил рассказать о торнадо, который в 1925 году зацепил целых три штата.
Возможно, Агнес догадалась, о чем заведет речь Эдом, потому не позволила ему начать.
Откуда-то Агнес узнала, что в молодости Обадья показывал на сцене фокусы. И без малейшего усилия увела разговор в эту сторону.
Редкому негру удавалось пробиться в ряды фокусников-профессионалов. Обадья был одним из этих немногих.
Музыкальная традиция имела в негритянской среде глубокие корни. С фокусниками дело обстояло с точностью до наоборот.
— Возможно, мы не хотели, чтобы нас называли колдунами, — с улыбкой объяснил Обадья. — Еще одна причина, чтобы нас вешать, а у белых их и так хватало.
Пианист или саксофонист мог пойти достаточно далеко благодаря таланту и самообразованию, но будущий фокусник не мог обойтись без наставника, который открыл бы ему самые сокровенные секреты мастерства и помог овладеть навыками отвлечения внимания, без которых невозможно вызвать восторг зала. Эту сферу, за малым исключением, занимали белые, молодому негру требовалось положить немало усилий на то, чтобы найти наставника, особенно в 1922 году, когда двадцатилетний Обадья решил стать следующим Гудини
[35]
.
Обадья взмахнул рукой, и на его ладони появилась колода карт, которую он словно достал из секретного кармана невидимого пальто.
— Желаете что-нибудь увидеть? — спросил он.
— Да, конечно, — в голосе Агнес слышалась неподдельная радость.
Обадья, удивив Эдома, бросил колоду ему.
— Сынок, тебе придется мне помочь. Мои пальцы ни на что не годятся.
И он поднял руки, демонстрируя шишковатые пальцы.
Эдом и раньше заметил, что с руками у Обадьи не все в порядке, но теперь понял, что дело обстоит гораздо хуже, чем ему показалось с первого взгляда. Суставы распухли, пальцы разошлись под неестественными углами. Наверное, решил Эдом, у Обадьи ревматический артрит, как и у Билла Клефтона.
— Пожалуйста, достань карты из колоды и положи их перед собой на кофейный столик, — попросил Обадья.
Эдом выполнил просьбу, потом, следуя указаниям, разделил колоду на две примерно равные стопки.
— Перетасуй один раз, — скомандовал фокусник. Эдом перетасовал.
