Фельдшеры привезли в больницу и отстреленный палец, поместив его в пластиковый контейнер, найденный в буфете. Младший знал, что больше он не будет хранить в нем остатки супа.
Но бригада хирургов, при всем своем мастерстве, не смогла пришить палец на место: сильнейшие повреждения ткани не позволяли соединить вновь тоненькие косточки, нервы и кровеносные сосуды.
Так что шов сформировали над клиновидной костью, практически полностью лишив Младшего большого пальца. Его такое решение хирургов только порадовало, потому что успешное восстановление пальца означало бы катастрофу.
В пятницу утром, 10 сентября, через какие-то пятьдесят с небольшим часов после самострела, он вновь отлично себя чувствовал и пребывал в прекрасном расположении духа.
С радостью подписал полицейский бланк, аннулирующий разрешение на хранение пистолета, купленного им в конце июня. В городе действовала программа по переплавке конфискованного или добровольно сданного оружия в детали сельскохозяйственных машин, ксилофонов и хомутов для дренажных труб.
И к 23 сентября призывная комиссия (уйдя с работы в диспансере лечебной физкультуры, Младший лишился брони и подлежал призыву в армию), в связи с несчастным случаем и хирургическим вмешательством, согласилась перенести дату нового медосмотра на декабрь.
Младший полагал потерю пальца печальной, но необходимой, поскольку она обеспечила ему надежную защиту от милитаристов, правящих этим миром. С врачами и медсестрами он шутил, поминая свою травму, и вообще держался молодцом, чем всем очень даже нравился.
В конце концов, при всей своей трагичности, потеря пальца не стала самым ужасным происшествием, выпавшим на его долю в тот год.
Процесс выздоровления высвободил ему много времени для медитации. Он так наловчился сосредотачиваться на воображаемой кегле для боулинга, что отключался от всего остального. Настойчиво звонящий телефон не мог нарушить его транса. Даже Бобу Чикейну, который вроде бы знал о медитации все, не удавалось заставить Младшего услышать его голос, когда тот оставался один на один с кеглей.
Хватало ему времени и для поисков Бартоломью.
Еще в январе, получив разочаровывающий отчет Нолли Вульфстэна, Младший решил, что частный детектив не пожелал выполнить поручение с должным усердием. Заподозрил, что Нолли столь же ленив, сколь и уродлив.
Под вымышленным именем, прикидываясь, что хочет усыновить ребенка, Младший навел справки в нескольких организациях, занимающихся этими вопросами так же, как в государственных учреждениях. И выяснил, что Вульфстэн говорил чистую правду: все документы, касающиеся усыновления, помечались грифом «секретно», ради защиты настоящих родителей, и добраться до них не представлялось возможным.
Ожидая, пока интуиция подскажет ему новый план действий, Младший продолжил поиски Бартоломью с помощью телефонного справочника. Только не Спрюс-Хиллз и соответствующего округа, а Сан-Франциско.
Город занимал площадь, равную сорока шести квадратным милям, так что перед Младшим стояла нелегкая задача. В городской черте проживали сотни тысяч людей.
Хуже того, люди, усыновившие ребенка Серафимы, могли жить и в любом из девяти округов района Залива. Предстояло просмотреть миллионы телефонов.
Напомнив себе, что фортуна благоволит к настойчивым и во всем надо искать светлую сторону, Младший начал с самого города и его жителей с фамилией Бартоломью. Таковых оказалось не так уж и много.
Выдавая себя за советника «Католической семейной службы», он звонил каждому Бартоломью и интересовался недавним усыновлением. Те, кто выражал недоумение или заявлял, что никого не усыновлял, обычно вычеркивались из списка.
В нескольких случаях, когда ответы вызвали у него подозрения, Младший проводил более детальную проверку. Осматривал дома, задавал наводящие вопросы соседям, пока не убеждался, что добычу следует искать в другом месте.
К середине месяца он разобрался со всеми жителями Сан-Франциско, носящими фамилию Бартоломью. А к сентябрю, когда отстрелил палец, прошерстил четверть миллиона телефонных номеров в поисках тех, кого звали Бартоломью.
Разумеется, у ребенка Серафимы не могло быть телефона. Речь шла о младенце, пусть и представлявшем собой опасность для Младшего, какую именно, он пока не имел ни малейшего понятия, но младенце.
Имя Бартоломью встречалось не так уж и часто, вот логика и подсказывала, что ребенка скорее всего могли назвать Бартоломью в честь приемного отца. Таким образом поиск по телефонному справочнику мог принести нужный результат.
Хотя Младший все также ощущал угрозу, по-прежнему доверял в этом вопросе интуиции, он не тратил на охоту все свободное от сна время. В конце концов, жизнь дана человеку для того, чтобы ею наслаждаться. Самосовершенствование, галереи, женщины, все требовало времени.
И Младший все более склонялся к мысли, что их с Бартоломью пути пересекутся совершенно неожиданно для него, не в результате его планомерных поисков, а случайно. А следовательно, от него требовалась постоянная готовность, чтобы сразу, раз и навсегда, покончить с угрозой, используя подручные средства.
В общем, после отстрела пальца продолжились и охота на Бартоломью, и хорошая жизнь.
Через месяц, ушедший на перевязки и восстановление здоровья, Младший вновь начал дважды в неделю посещать занятия по искусствоведению. И возобновил ежедневные экскурсии по лучшим галереям и музеям города.
Из упругой резины, непосредственно по ноге, ему изготовили вкладыш, который заполнил пространство, ранее занимаемое в ботинке большим пальцем. С этим простеньким приспособлением любая обувь вновь становилась удобной, так что к ноябрю Младший практически не хромал.
Впрочем, 15 декабря, в среду, придя на медицинскую комиссию призывного участка, он оставил вкладыш в ботинке, а потому захромал не хуже старого Уолтера Бреннана, актера, ковыляющего по ранчо в «Настоящих Маккоях».
Врач без раздумий признал Младшего увечным и непригодным к службе. Спокойно, но решительно Младший обратился к нему с просьбой дать ему шанс доказать, что он может хоть как-то послужить в вооруженных силах, но врача не тронул его патриотизм, поскольку главное для него заключалось в том, чтобы очередь призывников двигалась без остановки.
Желая отпраздновать вердикт медицинской комиссии, Младший отправился в художественную галерею и купил второй экспонат своей коллекции. На этот раз не скульптуру — картину.
Не столь молодой, как Бэрол Пориферан, художник ходил в любимчиках у критиков, многие из которых не стеснялись называть его гением. Звали его загадочно, Склент, а с фотографии, выставленной в галерее, смотрел скорее не художник, а преступник.
Шедевр, купленный Младшим, отличали скромные размеры, квадрат со стороной в шестнадцать дюймов, но стоил он две тысячи семьсот долларов. Называлась картина «Рак подкрадывается незаметно, версия 1». На сплошной черноте лишь в правом верхнем углу пузырилось что-то маленькое и бесформенное, цвета зеленой блевотины и желтого дерьма. Младший полагал, что не зря потратил свои деньги.
