Чтобы подтвердить смерть от жировой эмболии, я взяла образцы мозга, легких и почек. При гистологическом исследовании обычных тканей их обрабатывают химическими веществами, которые растворяют жир. Однако, желая проверить, не жировая ли это эмболия, я попросила Кейт Клаппертон, эксперта, которая руководила гистологической лабораторией, заморозить кусочки свежей ткани и окрасить срезы красителем, который подсветил бы жировые шарики. Кейт обработала образцы за день, а полиция получила вердикт: жировая эмболия. Сыну предъявили обвинение в убийстве, и в день суда он согласился с приговором: непредумышленное убийство собственного отца. Он получил приговор, соразмерный тяжести его преступления. Никогда не забуду фотографию улыбающегося старика и надеюсь, что его сын раскаивается в том, что совершил.
Поначалу для расследования важна сама причина смерти, но позже важнее изучить обстоятельства дела: это действительно убийство, или случившееся можно объяснить по-другому? Первый шанс определиться с этим – прямо на месте преступления. Шанс второй – после вскрытия. Приняв неверное решение, мы рискуем не определить убийство и отпустить преступника на свободу или же, наоборот, квалифицировать смерть как насильственную и осудить невиновных людей. К черту мысли о расходах на расследование. Нас больше волнует вероятность вынесения неверного приговора, именно поэтому судмедэксперты предельно серьезны, когда необходимо сказать, было ли совершено убийство. Ответ на этот вопрос дается не только на основании результатов вскрытия, но и с учетом всего найденного на месте преступления и той информации, которую собрали полицейские.
При подготовке отчета для суда я всегда приписываю: «При появлении дополнительных сведений мне, возможно, придется пересмотреть свои выводы».
Если судмедэксперт решает, что убийства не было, следствие не заканчивается – оно продолжится до тех пор, пока не будут найдены подтверждающие это заключение сведения. В таких ситуациях возможно сокращение состава расследующих дело офицеров и снижение уровня срочности в расследовании, однако на все вопросы необходимо ответить, и полиция должна предоставить семье погибшего доказательства того, что расследование проводилось по всем правилам, не включало вмешательство третьих лиц и подтвердилось заключением судмедэксперта. Большинство семей удовлетворяются этим, но не все. За годы я работы я видела, как менялось поведение людей.
Мы вступили в эпоху «культуры обвинения», где никто не берет на себя ответственность за свои действия, но когда дело доходит до смерти, кто-то – не жертва – должен понести наказание. Порой у семей находятся собственные теории произошедшего, и они крайне недовольны, если мы с полицией не готовы их подтвердить. Их разочаровывает, что мы якобы не заинтересованы в том, чтобы докопаться до истины, а меня – что они полагают, будто я могу замять дело об убийстве. Зачем мне это? Какой мне с этого прок? Никакого. Несмотря на это, я отвечаю на все вопросы семьи погибшего и пытаюсь объяснить, как и почему я пришла к определенному заключению. Иногда этого недостаточно, и семьи тратят годы на то, чтобы убедить полицию открыть дело вновь. С миром не покоится никто. Есть и другие случаи: меня восхищают семьи, которые используют собственную трагедию, чтобы принести пользу другим: повлиять на безопасность на дорогах, посодействовать оказанию психиатрической помощи или, скажем, помочь людям бороться с зависимостями. И это лишь малая часть. Есть и те, кто соглашается пожертвовать органы близкого, чтобы спасти незнакомых людей. Вот что я называю наследием.
Бывает и так: сообщая о результатах вскрытия, я говорю о том, что информация противоречива и дело следует рассматривать как убийство, – но только если обнаруженная информация и улики на месте преступления соответствуют этой теории; но семья не верит моему заключению.
Опять же, какая мне польза от вранья? Никакой. Я объясняю, что они сделают только хуже, если смерть их близкого – при наличии улик – не будет рассмотрена в рамках дела об убийстве; и если полиция ничего не найдет в пользу моей теории, семья порадуется, что их близкого человека не убивали. Часто такая ситуация возникает, когда дело касается травм головы у покойного.
Мне очень повезло: все коллеги, с которыми я работала во время учебы, сначала в качестве гистопатолога, а затем – судебного медика, были не только профессионалами своего дела, но и честными людьми с львиной долей здравого смысла – никаких домыслов, только факты, подкрепленные научно и ведущие к обоснованному мнению о том, произошло ли убийство, самоубийство или несчастный случай. Я горжусь, что меня приняли в такую команду.
Род Бернетт, мой первый начальник, познакомил меня с концепцией бритвы Оккама: «Самое простое решение, вероятно, и самое верное»; если есть гипотезы, которые отстаивают одно и то же утверждение, выбирай ту, в которой меньше всего сомнений. Вот вам судебная патология в двух словах. В Ирландии существует поговорка: «Что есть, то есть». Именно так. Я с ужасом смотрю на судмедэкспертов, которые изобретают велосипед там, где не нужно, часто представляя убийством дело, которое им не является. Возможно, у меня не самый острый скальпель в братстве судмедэкспертов, но здравого смысла у меня хватает, а это часто недооценивают.
Отвечая на вопрос, убийство передо мной, самоубийство или несчастный случай, я, завершив вскрытие, первым делом пытаюсь найти самое простое объяснение травмам на теле покойного. Могу ли я предположить любой другой вариант, кроме убийства? Если нет, тогда я уверенно могу писать в отчет, что травму или травмы покойный получил в результате насилия.
У тела и тканей ограниченная способность реагировать на внешнее воздействие, особенно на травму, поэтому существует множество различных способов травмировать человека и получить при этом один и тот же результат. Проще говоря, синяк может быть вызван падением, ударом кулаком, ногой, посторонним предметом, футбольным мячом – список можно продолжать до бесконечности. В суде я слышала множество правдоподобных и попросту невероятных объяснений травм, найденных мною на теле. Но помните о бритве Оккама. Есть ли простое объяснение этим травмам? Чтобы разобраться окончательно, я должна сложить внешние и внутренние повреждения.
Судебная патология – это направление в медицине, где самая сложная проблема: понять, убийство перед нами или нет. За правильный ответ медаль не дают, а за неверный могут исключить из медицинского реестра. Да уж, вот это и называется «никакого давления!»
Со смертью из-за травмы головы не все так просто: тупые травмы случаются часто. Около миллиона человек в Великобритании каждый год обращаются в скорую помощь с травмами головы: от незначительных до крайне опасных. Особенно когда дело касается детей, ведь ни один родитель или опекун не хочет рисковать их здоровьем. Только 10 % обратившихся госпитализируют, многих оставляют на ночь для наблюдения. Что касается людей с более серьезными повреждениями, например переломом черепа, госпитализация означает, что в случае ухудшений им немедленно окажут медицинскую помощь, которая должна предотвратить дальнейшие осложнения. Около 5 % поступивших в скорую с травмой головы отправляются к нейрохирургу на осмотр.
