Но как же ему приходили в голову эти образы, такие яркие именно благодаря их конкретности? Поскольку они — часть Божественной природы, того Блага, которым является Бог.
И вот вопросы о любви подходят к концу.
Едва я смолк, раздался, торжествуя,
Напев сладчайший в небе: «Свят, Свят, Свят!»
И Беатриче вторила, ликуя.
[Как только я замолчал, небеса и вместе с ними Беатриче, словно одобряя мои ответы, запели гимн «Свят, Свят, Свят!» — очередная финальная похвала.]
На этом завершаются вопросы о любви, потом Беатриче возвращает Данте зрение, а затем Адам отвечает на четыре мучающих Данте вопроса. Но мы закончим на этом, чтобы продолжить путь, ведущий Данте к последней небесной сфере.
Песни XXX–XXXIII. «Из рабства на простор свободный»
Сейчас мы начнем постепенно приближаться к великому финалу, к песни тридцать третьей, к созерцанию Бога. Это решающий момент, потому что здесь Данте разрабатывает идею отождествления Беатриче с Мадонной, говоря о Беатриче то же, что скажет в гимне Богоматери в начале песни тридцать третьей. Так, по мере приближения к созерцанию Богоматери, Данте окончательно переосмысливает свою личную историю с Беатриче, отсылая к своей же «Новой жизни», вспоминая свое детство, — и выносит суждение о сущности любви и о своих отношениях с этой девочкой, девушкой, женщиной. Именно в этот момент он понимает смысл ее смерти, а потому и смысл взятого на себя обязательства писать о ней определенным образом, и смысл «Божественной комедии» как истории любви. Все начиналось там, но потом разрослось и достигло того размаха, который в молодости он мог лишь смутно предчувствовать и которого он достиг, только пройдя жизненный путь: гимн Богоматери — это итог истории любви, отправную точку которой мы находим в «Новой жизни», в образе той самой флорентийской девушки.
Такое понимание собственного призвания, отношений с женщиной, любви потрясает меня, от него захватывает дух; именно к нему мне хотелось бы прийти. Я от него бесконечно далек, но понимаю, что именно таким оно должно быть.
Наш путь начнется с одной терцины песни тридцатой, и после нескольких терцин из песни тридцать первой достигнет кульминации в гимне Богоматери в начале песни тридцать третьей. Это будет непрерывный путь от Беатриче к Марии, путь постепенного превращения образа Беатриче в образ Богоматери.
Песнь тридцатая, стихи 19–21:
Я красоту увидел, вне предела
Не только смертных; лишь ее Творец,
Я думаю, постиг ее всецело.
[Я увидел настолько непривычную для нашего земного понимания, настолько великую красоту Беатриче, что думаю, «лишь ее Творец / …постиг ее всецело», только Бог может любоваться ей в полной мере, только Бог может познать ее близость, любить ее, обладать ей. Без тени грязи, без тени лжи, без тени предательства. И только став сопричастным этому взгляду, я смогу относиться к Беатриче подобным образом, смогу по-настоящему ее любить. Я смогу истинно ее любить, только уважая, почитая ее, преклоняясь перед ее величием как знаком, тайной присутствия Бога.]
Песнь тридцать первая, с 52-го стиха:
Когда мой взор, все обошед кругом,
Воспринял общее строенье Рая,
Внимательней не медля ни на чем,
Я обернулся, волей вновь пылая,
И госпожу мою спросить желал
О том, чего не постигал, взирая.
[Я понял форму и общее устройство рая, не концентрируясь на деталях, и, охваченный новым желанием, обернулся к Беатриче, чтобы попросить у нее объяснить мне некоторые вещи, которые был не в силах вместить мой разум.]
Мне встретилось не то, что я искал;
И некий старец в ризе белоснежной
На месте Беатриче мне предстал.
[ «Я обратился к Беатриче, а ответил мне другой». Это тот момент, когда Беатриче окончательно оставляет Данте точно так же, как когда-то Вергилий: Данте оборачивается, чтобы задать вопрос, но Беатриче, как когда-то Вергилия, больше нет с ним рядом. Вместо нее перед ним стоит старец в ореоле славы света, как все блаженные души.]
Дышали добротою безмятежной
Взор и лицо, и он так ласков был,
Как только может быть родитель нежный.
[Его глаза и лицо были полны радостной благосклонности, как у отца, обращающегося к сыну.]
И естественно, Данте спрашивает у него: «Где она?»
Я тотчас: «Где она?» — его спросил;
И он: К тебе твоим я послан другом,
Чтоб ты свое желанье завершил.
Это очевидная отсылка к песни второй «Ада», где Вергилий объясняет Данте, что он послан Беатриче.
Святой Бернард, последнее звено этой цепи сострадания, которую составили Мария, святая Лючия, потом Беатриче и Вергилий, а теперь он, повторяет то же самое: Беатриче вызвала меня, попросила прийти и помочь тебе ради того, чтобы исполнилось твое желание. Это она меня прислала, она меня об этом попросила:
Взглянув на третий ряд под верхним кругом,
Ее увидишь ты, еще светлей,
На троне, ей сужденном по заслугам.
Бернард добавляет: смотри, она в третьем круге сверху, ты ее видишь? Она в том месте, которое ей «суждено по заслугам» за ее поступки и святость, определено пропорционально тому, что она заслужила.
Я, не ответив, поднял взоры к ней,
И мне она явилась осененной
Венцом из отражаемых лучей.
От области, громами оглашенной,
Так отдален не будет смертный глаз,
На дно морской пучины погруженный,
Как я от Беатриче был в тот час;
Но это мне не затмевало взгляда,
И лик ее в сквозной среде не гаc.
[ «Я поднял глаза ввысь, и действительно увидел ее, окруженную венцом света, образованным отражающимися от нее Божественными лучами»]. И здесь Данте опять использует один из своих удивительных образов: [ «Расстояние между мной и Беатриче в тот момент было почти бесконечным, Беатриче находилась дальше от моего взгляда, чем самый далекий слой атмосферы, порождающий гром, отстоит от человеческого глаза, погруженного в морские глубины». «Но это мне не затмевало взгляда», это было не важно, потому что ее образ «в сквозной среде не гас», достигал меня, не перемешиваясь с проницаемой им средой, был не замутнен воздухом, через который проходил (обычно чем дальше расположен от нас предмет, тем менее четким он видится из-за воздуха, отделяющего его от смотрящего): нет, это бесконечное расстояние — в то же время и максимальная близость.]
Может быть, это самый прекрасный из всех когда-либо встречавшихся мне образов девственности, то есть истинной любви. Любви, смотрящей на любимого с бесконечного расстояния, потому что между ними бесконечность, то есть Бог, бесконечная судьба другого, которого любят, почитают, преклоняются перед ним как перед тем, за что стоит отдать жизнь.
